Избранные произведения писателей Южной Азии - Такажи Шивасанкара Пиллэ

— Гани сидит там, на своем пепелище, — повторил Лаччха, ученик Раккхи, усевшись рядом с наставником.

— Каком еще своем? Пепелище мое! — прорычал тот, снова отхаркиваясь.

— Но он там… сидит, — настаивал Лаччха, делая глазами какие-то таинственные знаки.

— Сидит!.. Ну и пусть себе сидит. А ты вот что — принеси-ка трубку!

Раккха сел, широко раскинув ноги, и потер руками обнаженные бедра.

— А если Манори… кое-что рассказал ему? — не унимался Лаччха, бросая на учителя все те же многозначительные взгляды.

— Надеюсь, ты понимаешь, что тогда Манори придется худо, а? — отрезал наставник.

Лаччха отправился набивать трубку.

Плиты колодца кое-где желтели пятнами опавших листьев смоковницы. Пахлаван поднимал их один за другим и растирал в ладонях. Когда явился с трубкой в руках Лаччха, он затянулся дымом и спросил:

— Значит, Гани больше ни с кем не говорил?

— Нет, ни с кем.

— На! — И Раккха, откашливаясь, отдал трубку ученику.

В эту минуту Лаччха увидел приближавшегося со стороны пепелища старого Гани, которого под руку вел Манори. Присев на корточки, он сделал нарочито долгую затяжку, тревожно взглянув на учителя, но тут же перевел взгляд на подходившего к колодцу Гани.

Манори шагал немного впереди старика, точно стараясь заслонить от него колодец. Но Раккха расположился так широко, что Гани еще издали разглядел его.

— Раккха-пахлаван! — вскричал старик, разведя руки в стороны.

Раккха выпрямился, поглядел на него, слегка прищурив глаза, и что-то нечленораздельно пророкотал в ответ.

— Не узнаешь меня, Раккха-пахлаван? — печально проговорил Гани, опустив руки. — Да ведь я Гани — Абдулгани, отец Чирагдина!

Пахлаван с ног до головы ощупал Гани-мияна недоверчивым взглядом, при этом в глазах старика затеплился слабый огонек надежды. Резкие морщины на его лице, казалось, разгладились. Нижняя губа Раккхи дрогнула.

— А, Гания! — хрипло воскликнул он.

Старик опять широко развел руки, но, не уловив в лице Раккхи никакого ответного чувства, сокрушенно опустил их и сел на каменную отмостку у колодца, прислонившись спиной к стволу смоковницы.

В окнах второго этажа зашептались еще горячей. Раз уж эти два человека сошлись, непременно все раскроется… Того и гляди, перебранка начнется… Ну, нынче-то Раккха не больно разойдется, не те времена… Ишь, нашелся владыка! Теперь пепелище ни его, ни Гани… Хозяин пепелищу — государство! Нет, видали? Не велит даже скотину привязывать… А Манори этот тоже трус порядочный — боится рассказать старому Гани, что это Раккха убил Чирага, его жену и детей… Ох, уж этот Раккха — не человек, а дикий буйвол, день-деньской кружит по переулку как неприкаянный… А похудел-то как бедняга Гани! И борода уж совсем седая…

— Вот, Раккха-пахлаван, — заговорил Гани, — видишь, ушел я отсюда, оставив новый дом и счастливых детей моих, а вернулся, чтобы увидеть камни и пепел… Вот и все, что есть у меня на старости лет… Скажи же, Раккха, что мне делать, как оторвать свое сердце от этой мертвой земли?..

По морщинистым щекам старого Гани струились слезы.

Пахлаван подобрал под себя ноги, снял полотенце с каменной ограды колодца и повесил себе на плечо. Лаччха протянул учителю трубку, тот с жадностью втянул в себя дым.

— Так расскажи мне, дорогой мой Раккха, как это все случилось, — сдерживая рыдания, молил Гани. — Вы все были рядом с моим Чирагом, любили друг друга, как братья… Почему не захотел он спрятаться в доме любого из вас? Неужели он не догадался прийти к вам за помощью?

— Видно, так! — с трудом выдавил из себя Раккха, но ему показалось, что голос его прокатился гулом по всему переулку. Губы его словно склеила липкая слюна. Из-под усов по подбородку катился обильный пот. Какая-то тяжесть легла на темя, позвоночник будто размягчился и не был больше опорой для тела.

— Ну, как там вам, в Пакистане? — против своей воли спросил Раккха, и снова ему почудилось, что слова его подобны грому. Он чувствовал, как напряглись жилы в горле. Отер полотенцем пот под мышками, собрал во рту слюну и сплюнул ее на землю.

— Что я скажу тебе, Раккха? — ответил Гани, тяжело опершись обеими руками на посох. — Один Аллах ведает, как я живу теперь… Будь со мной Чираг, я бы ответил тебе… Ах, Раккха, дорогой, говорил я ему: «Поедем со мной, сынок!» А он все упрямился: «Куда уходить от своего дома, все тут свои, кого здесь бояться?» Голубиная душа, не подумал он, что беда и со стороны нагрянуть может!.. Хотел уберечь дом, а загубил четыре души… Уж очень он на тебя полагался, Раккха-пахлаван. «Пока, — говорит, — здесь Раккха, никто и пальцем меня не тронет». Да… А смерть пришла, так некому было заслонить от нее…

Раккха-пахлаван попытался выпрямить спину — у него ныл весь позвоночник. Свинцовая тяжесть сковала поясницу и бедра, в животе что-то давило и мешало дышать… Все его тело было мокро от пота, пятки зудило и жгло. В глазах кружились радужные пятна — они спускались откуда-то сверху, проплывали мимо и исчезали в тумане. Пространство между языком и нёбом казалось непомерно огромным. Отерев полотенцем уголки губ, пахлаван помимо своего желания пробормотал:

— О всевышний, ты один всемогущ и правдив…

Тут Гани заметил запекшиеся губы пахлавана и синие круги под глазами, он положил руку ему на плечо и стал утешать:

— Раккха, дорогой, не печалься, не терзай себе душу! Видно, так суждено было, и ничего уж тут не поделаешь… Аллах да вознаградит доброго за добро и простит злому зло! Нет у меня моего Чирага, зато есть вы, соседи мои милые… И тем я уже много утешен… Ну, ладно, повидал всех вас — и будто моего Чирага повидал! Да одарит вас Аллах всяческим благополучием! Живите и радуйтесь…

С усилием опершись на посох, старый Гани поднялся и побрел из переулка. На углу он обернулся:

— Не забывай же меня, Раккха-пахлаван!

В ответ Раккха что-то прохрипел. Руки его судорожно сжимали полотенце. Старый Гани обвел мутным, печальным взглядом весь переулок, будто хотел запомнить его таким, каким увидел напоследок, и скрылся за углом.

Наверху в окнах все еще слышался шепот: Манори все-таки должен был рассказать старику все… А Раккха-то перед старым Гани будто язык проглотил. Отчего бы это?.. Поглядим теперь, посмеет ли Раккха гнать людей, которые захотят привязать скотину на пепелище!.. Бедняжка Зубейда! Добрая была душа. Никому, бывало, грубого слова не скажет… А этому проклятому бродяге Раккхе все нипочем, не пощадит ни матери, ни сестры родной…

Вскоре женщины опять вышли