Том 1. Новеллы; Земля обетованная - Генрих Манн

даже она сама. Просто удивительно, какими неожиданностями богата жизнь! Сидя в своем захолустье, получить ангажемент в Германию, в настоящий городской театр! Но он отправился туда через Швейцарию; бродил то под теплым летним дождем, то под жарким солнцем, то под сверкающим ночным небом. И вот в Цюрихе он увидел эту девушку. Встретил и сразу последовал за ней. Не смея поднять глаза, ловил ее отражение в зеркалах, молча, притаившись, ждал у ее дверей. Но стоит ему подойти и открыть ей всю силу своего чувства, как она убежит с ним от отца и матери, променяет роскошный отель на его бедность, разделит с ним его судьбу. Только мельком он подумал, что у него больше нет денег. Ну что ж, придется и ей поступить на сцену, и любовь станет для них игрой и жизнью. Однако денег не хватит даже на то, чтоб вовремя явиться к директору театра! Как, сегодня уже первое сентября? И, значит, томясь по ней, он все прозевал? Тут он выбежал из дома, спустился к озеру, вдохнул в себя синеву и забыл обо всем, кроме того, что струится и бесконечно.

Перед большим отелем уже стоял автомобиль, ее родители усаживались в него. Но вот появилась она, и кругом стало как будто просторней. Казалось, портье и слуги куда-то отодвинулись, тротуар словно вымер, и она возникла одиноко в строгой торжественности подъезда. Как трогательно склонена к плечу белокурая головка! Она выступала легко и горделиво, и на лице ее играл свет молодого дня. Наброшенный на голову шарф повторял нежные краски цветов в ее руках. Этот украдкой блеснувший взгляд — не ответ ли на его благоговейное приветствие? Машина умчалась. Он бросился к трамваю, потом на вокзал и бегом вдоль всего поезда. Ее нигде не было видно. Обуреваемый сомнениями, он занял свое место в третьем классе. Но едва только поезд тронулся, как он перестал замечать дым сигарет и болтовню соседей, снова широко раскрылось его сердце и раздвинулся мир. Куда бы ни уносили его мечты, везде только слава, только любовь! — и лишь городок на Боденском озере, куда они домчались со скоростью птицы, вернул его к действительности. Выходя из вагона, она уже явно поздоровалась с ним, словно это само собой разумелось, и ее долгий взгляд сказал ему: молчи и следуй за мной. На пароходе он снова потерял ее из виду, а когда сутолока улеглась, увидел, что она сидит, стиснутая пассажирами, — на фоне синего озера вырисовывалась лишь ее головка да взвивался к небу легкий шарф. Ее отец, укладывая чемоданы, уронил один из них. Подскочить и помочь было делом одной секунды, юноша тут же пробормотал свое имя: «Франц Вельтен», — но тот еле повернул к нему равнодушное лицо и снова занялся багажом. «Заметила ли она? Нет, она смотрит в сторону, ее это не занимает. И мать ее выглядит неприступно, не то что люди у нас. Неприступная, высокомерная, холодная, а у отца бородка, как у важного чиновника. Да и говорят они с прусским произношением, так же, как и все здесь».

Обескураженный Франц отошел в сторонку. Тут только осознал он всю тяжесть своего положения — ведь он сойдет с парохода без единого геллера в кармане, придется добираться пешком, и он сильно запоздает.

Боже мой, что делать? Неужели сразу потерять и любовь и славу?

И словно в ответ на его мысли, отец попросил дочь уступить ему место рядом с матерью. Девушка встала и пересела на край скамьи, как раз туда, где, прислонясь к перилам и глядя в воду, стоял он. Она не обратила на него внимания, и он не обернулся к ней. Только сердце его забилось сильнее. Она сидела неподвижно и так же, как он, смотрела на берег, исчезавший в туманной дали. Не глядя на нее, он чувствовал: легкая морщинка между бровями говорит не о недовольстве, а о робком ожидании. Он тоже стал серьезен, как никогда раньше. Ветер, относивший голоса, бросил ему на грудь ее шарф и донес только до нее одной его голос. Ибо, сам того не замечая, он начал читать и услышал свой собственный голос:

Ее сиянье факелы затмило,

Она, подобно яркому бериллу

В ушах арапки, чересчур светла

Для мира безобразия и зла [9].

Он читал, и ему уже казалось, что он сочинил все это сам. Не она ли внушила ему эти слова, когда поднялась, склонилась к нему и под звуки стихов прошептала: «Милый!» Он вдыхал запах фиалок, их обоих вознесло над землей, рай открывался им из-за утреннего тумана, и чудесной силой наполнялась грудь! Но тут он понял, что она продолжает сидеть неподвижно, как и прежде, а он читает слова своей роли, но, конечно, так, как еще никогда не читал. Произнося последние слова, он подумал: «Она чудесная» — и глубокая боль пронзила его. Донеслось ее имя. Герта! Но она не оглянулась. К нему, словно это он позвал ее, обратила она свое мокрое от слез лицо, и взгляды их неотступно влеклись друг к другу.

Мать снова позвала: «Герта!» Тогда он с усилием оторвался и пошел прочь между рядами пассажиров. Ах, если бы они знали, что здесь только что произошло! Его походка и выражение лица говорили всем, что он жаждет одиночества. Он прошел вперед. Пароход причалил к пристани. Многие сошли, на носу стало свободнее. Он накинул на плечи пальто, скрестил руки и опустил голову. Ему открылась вся тяжесть судьбы отверженных, бездомных странников и всех тех, кого держит в плену красота и сторонится общество деловых людей. Так молод и так беден, едва лишь покинул отчий дом и осужден всю жизнь бороться и до самой смерти тосковать. Вместо любимой — только ее портрет в стихах! И снова в путь, отлученный ото всех и от нее!

Небесный свод есть только над Джульеттой.

Собака, мышь, любая мелюзга

Живут под ним и вправе с ней видаться,

Но не Ромео. У навозных мух

Гораздо больше веса и значенья,

Чем у Ромео [10].

Он прорыдал этот стих, выдохнул его и зажал рот кулаком, готовый броситься на пол. И вдруг замер: невыразимо сладостное чувство подсказало, что она здесь, за его спиной, слышала его, плакала вместе с ним и улыбается сейчас. О, так улыбается ясное небо, и желать уже нечего. Он видел это,