Избранные произведения писателей Южной Азии - Такажи Шивасанкара Пиллэ

не может этих людей, — они голодранцы, из низкой касты. И мне тоже родители Тарон ничуть не нравятся. Они какие-то черные, морщинистые, худые, и кажется, будто они вечно голодные. Моя мама их просто видеть не может, а они каждый день являются и что-нибудь клянчат. Все дело в том, что у Мобу нет никакой земли и он только тачает обувь.

А вот Тарон мне нравится; лицо у нее круглое, как у луны, и, когда она смеется во весь рот, она становится очень хорошенькой. Я обязательно женюсь на ней, когда вырасту, но это будет еще нескоро — мне восемь лет, а Тарон только шесть. Пройдет много лет, прежде чем мы станем такими же большими, как наши родители. Вообще неясно, почему взрослые не разрешают жениться маленьким мальчикам. Моя мама даже играть с Тарон мне не позволяет. Мы с ней играем тайком. Когда Тарон разозлится на меня, она всякий раз говорит, что не будет моей женой. Она хотела бы выйти замуж сразу за двоих. Несколько месяцев назад мимо нашего коттеджа проехал погонщик слонов нашего раджи, и Тарон тут же решила, что сначала выйдет замуж за погонщика-махаута, а уж потом за меня.

Я ответил, что два раза замуж не выходят, а она состроила гримасу и спросила, почему это не выходят? Вот пекарь Ганга Рам два раза женился, так почему же другим нельзя? Мне нечего было ответить на это, а когда я не нахожусь, что ответить Тарон, я ее луплю. Как начнет считать, сколько раз выйдет замуж, я ее луплю.

— Я тебе велела сто раз повторить молитву «Гаятри», а ты затих на своем коврике и подсолнухи рассматриваешь!

Я вздрогнул от неожиданности, — мамин голос нарушил ход моих мыслей, — и громко забормотал молитву.

— Странный ребенок, — вздохнула мама, подавляя раздражение, — вечно витает в облаках.

— Поэтому мои мантры[17] на него и не действуют, — вмешался Ганга Рам. — Он их даже толком не знает…

Мама замахнулась было на меня, но Ганга Рам поспешил сказать:

— Нельзя трогать ребенка в час благотворного воздействия планет!

Мать опустила руку, что-то ворча себе под нос.

— Готово семизерние?

В день полной луны меня взвешивают. Мама смешивает маш[18], горох, рис, пшеницу, просо, сезам, маис и готовит столько этой смеси, сколько я вешу. Это называется «семизерние». Когда смесь готова, на веранду приносят огромные весы, на которых мы обыкновенно взвешиваем дрова; на одну чашу стелют коврик и усаживают меня, другую — наполняют семизернием. Как только чаши весов выровнятся, меня отпускают, а крупу обычно отдают Ганге Раму, потому что, пока идет взвешивание, он все время читает мантры.

Делают это подряд вот уже восемь лет, потому что я единственный ребенок у моих родителей, мне восемь лет и я очень худой. Мама все время старается кормить меня, а папа говорит, что чем больше меня пичкают, тем худее я становлюсь. Папа считает, что, если б мама перестала со мной возиться и оставила бы меня в покое, я сразу бы растолстел и окреп. Но моя мама не хочет и слышать этого и всегда в таких случаях говорит папе:

— Какой ты черствый! Даже собственного ребенка не жалеешь!

Мне самому мой отец очень нравится, — он иногда даже играет со мной. Мама никогда этого не делает. Она может только наказывать и кормить. Если б кто знал, как мне надоело все время есть, до чего я хочу жить, как все дети! Их кормят один раз в день, никто их не пичкает никаким завтраком, им не дают фрукты, — они их в садах воруют, — они в глаза не видели яйца, а мне приходится есть их каждый день. И все равно — другие мальчишки сильней меня. Правда, я бегаю быстрей, чем они, но, если мы гребем наперегонки или меримся силой, другие ребята всегда выигрывают.

Когда Ганга Рам взвесил меня на дровяных весах и забрал крупу, мама сказала, чтоб я переоделся. Она принесла мне синие штаны и рубашку, голубую, как небо. Штаны были обшиты бархатом, а низ рубашки переливался совсем как край неба. Мое белое дхоти мама отдала Ганге Раму, новенькое, вчера только купленное дхоти. Еще она дала ему две рупии. Он торжественно поблагодарил ее и меня и пошел по дорожке к своему дому. Тогда открылась дверь, и отец вышел из своей комнаты.

— Кончилось наконец это брахманское жульничество? — спросил он.

— Кончилось, — сердито ответила мама.

— Может, теперь в гурдвару[19] пойдешь?

— Да! Схожу и в гурдвару! Непременно пойду, почему бы и нет?! Если тебя совершенно не беспокоит здоровье собственного сына, так я о нем думаю! Ты только посмотри, сколько жутких болезней вокруг, а я хочу уберечь от них мое сокровище!

Отец подмигнул мне и осмотрел с головы до ног.

— Беги играть, сынок, — сказал он с улыбкой, — не вижу я никаких признаков болезни. Плохо только, что один ты у нас. Я все думаю, не пора ли нам обзавестись еще ребенком…

— Тише ты, ради бога, тише! Ну что ты говоришь при сыне? И не стыдно тебе! — По маминому голосу не понять было — рассердилась ли она или радуется, боится или смущается. — Я молиться собираюсь, а ты со своими шуточками. Надо всем готов потешаться. Сказывается на тебе влияние Арья-самаджа[20]. Ни малейшего представления о том, как должен вести себя достойный человек.

Моя мать была ревностной индуисткой, а отец был воспитан в свободном духе Арья-самаджа, и это приводило к частым раздорам между ними. Нередко они и меня вовлекали в свои споры. Отец обнимал меня и громко, чтоб слышала мама, спрашивал:

— Мой сын на стороне Арья-самаджа, правда?

Я еще теснее прижимался к его коленям и отвечал:

— Конечно, я за Арья-самадж.

А иногда мама брала меня на руки и, целуя, приговаривала:

— Мой сыночек — верующий индус, не так ли, радость моя?

— Я — верующий! — подтверждал я, обнимая маму за шею, и приговаривал: — Я как мама, я верующий!

Мама украдкой показывала отцу язык, они оба начинали смеяться, и мне очень нравилась эта их игра!

В гурдвару вели две дороги — можно было пройти базаром или через сады за нашим домом. Мы с мамой решили идти через сады. Стоял погожий августовский день. Яблоки уже покраснели, груши стали золотистыми, как лицо Тарон, и кожица на них была как на ее лице — нежной и упругой. Листьев чинары будто коснулся огонь. К сентябрю чинара заполыхает факелом и листья начнут осыпаться, устилая землю. Мы с Тарон опять будем