Повести монгольских писателей. Том второй - Пурэвийн Хорло

— Жизнь состоит из перемен, — говорил я, — все забывается. И горе постепенно теряет остроту, отступает на второй план. Когда-нибудь и ты, может быть даже завтра, познакомишься с хорошим человеком, забудешь свое несчастье, — говорил я.

— Познакомиться-то можно. Да только не для того, чтобы забыть. Лучше это делать тогда, когда все старое перегорит. Я думаю, настоящая любовь меня уже не найдет, — улыбнулась она и неожиданно сжала мне руку. А я так и не понял — пошутила она или вправду так думает.

— И замуж никогда не выйдешь? — с сомнением в голосе спросил я.

— Отчего же? Этого утверждать нельзя. Жизнь свяжет с каким-нибудь человеком. Но любовь — совсем другое. Как бы ни любил меня мужчина, но если не лежит у меня к нему душа, то и его чувства своим равнодушием остужу! — слукавила Саран, уводя разговор в сторону. И вдруг как ущипнет меня за руку! — Что, больно? — засмеялась она.

Подобные разговоры вели мы не раз. И всегда она принимала в штыки все мои утверждения.

— Поеду в июле в город сдавать экзамены. Если повезет, поступлю в университет. А о том, как устроить личную жизнь, подумаю после окончания.

— Любовь не запланируешь. Можешь и не заметить, как по уши в кого-нибудь влюбишься, — стоял я на своем.

— Твоя правда. Дорог любви заранее не отгадать… Повяжет тебя невидимыми путами и поведет за собой, будто бычка на веревочке.

Эти слова Саран я упорно истолковывал в свою пользу, чувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Мне нужно было верить, что Саран моя, что только мне одному будет принадлежать ее любовь. Она ведь так хорошо ко мне относилась, не обижалась на все мои выпады. И вроде бы никогда не тяготилась моим обществом — была ровной и приветливой.

И снова был тихий вечер. Наша команда по волейболу проигрывала, но меня тянуло заглянуть к Олзий-гуаю, и я отправился туда, не дождавшись результата решающей игры. Саран читала лежа. Я присел на краешек кровати и, вконец истомленный бесплодными думами, тихо позвал: «Сара-ан». Потом, наклонясь, заглянул ей в глаза, отвел рукой волосы и поцеловал в губы.

— Не могу жить без тебя, — негромко произнес я. Саран уставилась на меня долгим взглядом широко открытых глаз.

— Так нельзя, Сурэн. А что, если у меня есть жених, — произнесла она почти шепотом.

Это было как гром среди ясного неба. Руки у меня затряслись, голова пошла кругом. Я же был уверен, что настанет час, когда услышу от Саран совсем другие слова. Но такое мне и в дурном сне не снилось.

— Это же неправда, Саран. Не обманывай и не дразни меня. — Саран безмолвствовала. — Ну же, скажи, что пошутила, — потребовал я, не в силах вынести ее молчания.

— Зачем мне обманывать своего друга и себя мучить? — сказала она мягче.

— Ты же ни за кого замуж не собираешься! Какой еще жених?

— Такой же человек, как и ты, — ответила она спокойно. — И он тоже хотел полной ясности.

В отчаянии я сжал руку Саран.

— Ты меня не любишь?

Она промолчала, осторожно высвободила руку, достала из-под подушки тетрадь, в ней лежала фотография. На снимке был крепкий мужчина старше меня, глаза чуть навыкате, надо лбом ранние залысины. «Ты его любишь и хочешь за него выйти?» — думал я, не испытывая к сопернику зависти. Волна жалости к Саран и обиды на нее поднялась в моей груди, перехватила дыхание.

— Так это правда, Саран? — спросил я безнадежно.

— Правда, Сурэн. Это механик из тех мест, где я училась на курсах. Этот человек постоянно заходил ко мне. Не могу сказать, что он очень мне нравился, но как-то так вышло… Однажды мне показалось, что это добрый, знающий жизнь человек, а может, это бабья моя жалость. Ну, словом, перед отъездом сюда я почти дала ему согласие.

Какой еще откровенности можно требовать от любимого человека? Не в силах оправиться от удара, я выскочил из юрты и, как пьяный, зашагал по перепаханному полю. Под ноги попадалась подсохшая помидорная ботва, ступни проваливались в борозды и колдобины. С шумом поднялась вспугнутая мною стайка куропаток, но я не оглянулся, стремясь все дальше и дальше, не замечая ничьих взглядов. Опомнился на краю какого-то оврага. Остановился. Необходимо спокойно во всем разобраться. Как же так? Два месяца я дружил с Саран и вдруг услышал такие слова! Лучше бы она меня ударила. Пусть бы сказала, как говорила раньше: не намерена, мол, сейчас говорить о замужестве. Тогда бы я, как и прежде, был бы счастливым человеком. Эх, надо было бы сказать ей… А-а, да что там. После драки кулаками не машут. Действительно ли есть у нее жених, или она меня испытывает? Во всяком случае, все мои надежды связаны теперь с этим ее «почти»… Я растянулся на траве. Майское солнце склонилось к горизонту, пахло молодой, только что распустившейся зеленью, вокруг была разлита тишина. Рябил, причудливо струился степной мираж. И мятущиеся в моей голове мысли чем-то его напоминали. Любимая моя, ведь ты же у меня одна-единственная, и жизнь без тебя мне не в радость. А ты оставишь меня, улетишь, как перелетная птица, к человеку, с которым решила связать свою судьбу. И буду я торчать одиноким вязом на южном склоне горы.

Ночь застала меня за письмом. Я чувствовал настоятельную потребность излить в нем все мои думы, высказать все несбывшиеся мечты. Утром, прежде чем нам разъехаться на работу в разные стороны, я передал Саран свое послание. Она повела трактор на поля, а мне нужно было в отары. С каким же нетерпением ждал я вечером ее возвращения! И вот что она мне ответила:

— Ты очень хороший. Но пойми, обманывать такого порядочного человека я не могу.

— Я напрасно полюбил тебя, Саран, — вот все, что я сказал ей тогда.

Своими переживаниями я поделился с одним своим товарищем.

— Слишком уж ты перед ней благоговеешь. Этак она тебя совсем под каблук загонит, — заметил он. — Поезжай-ка ты в отары да не показывай сюда носа денька три. Вернешься — все ее мысли и чувства будут как на ладони.

Я последовал его совету и еле высидел вдали от Саран три дня. На обратном пути охаживал коня плетью, торопился как на пожар. Еще издали увидел ее, стоящую в дверях и что-то высматривавшую, приложив руку к глазам козырьком. Узнав меня, она сразу же скрылась в