Повести монгольских писателей. Том второй - Пурэвийн Хорло

тебе писем. Да и сейчас писать, наверное, не следовало бы. Если ты уже не одинок, то неудобно тебе будет читать письмо от чужой женщины. Пусть так, но я верю, что тебе интересно вспомнить нашу старую дружбу, узнать о жизни и думах твоей бывшей подруги, потому и решилась на это послание. Если мой порыв покажется тебе нелепым, то попробуй понять меня и простить. Но если уж во всем разбираться, то, может быть, не стоит держать тебя в неведении…

Приехав в город, я днем и ночью занималась, чтобы сдать выпускные экзамены в медицинском училище. Потом заметила, что талия моя округляется, а от еды мутит. Ну, поняла, в конце концов, что у меня будет ребенок. Не испугалась, не подумала о том, что он помешает учебе. Наоборот, обрадовалась.

Стало известно, что я зачислена студенткой медицинского института. Надо было ехать на уборку урожая в госхоз Жаргалант. Ты понимаешь, как не хотелось мне в моем положении оказаться именно там. Но кто посчитается с желанием первокурсницы, куда она хочет ехать, куда не хочет. Пыталась я добиться работы в другом месте, но ничего у меня не вышло.

Мы разбились на бригады и работали на току. Деревянными лопатами горы зерна перелопачивали, чтобы оно лучше просохло. Колонны машин с зерном тянулись днем и ночью. Тракторы «Беларусь» там тоже были. Всякий раз, как встречала знакомую машину, вспоминала тебя. Не буду скрывать, по-разному думала… Кто позовет, с тем и стану жить, только не с тобой. Если человек ни во что не ставит мою любовь, так зачем он мне? Потом, когда ребенок уже толкаться начал, рассудила по-другому: как бы там сейчас ни было, а ребенок у меня от любимого человека. Есть у него отец, есть! Сурэн за мной обязательно приедет. А нет, так напишет письмо. Я же всегда верила, что моя любовь принесет мне счастье.

Я уехала в город от обиды, от жгучего желания забыть свою любовь, а не оттого, что мечтала о другом человеке. Но чувства наши неисповедимы. Я и не знала тогда, как крепко, по-настоящему люблю тебя. А когда узнала, что ношу твоего ребенка, то с каждым днем и месяцем думала о тебе все больше. Как я сожалела о том, что уехала так поспешно, как ругала себя, что не встретилась с тобой, не поговорила.

В городе я жила у старшего брата, так что нужды ни в чем не испытывала. Беспокоилась только о маленьком, который заявлял о себе все энергичнее. Думала, конечно, и о будущем. Что хорошего в том, что я, незамужняя, беременна на первом курсе института и, изнемогая от усталости, останавливаясь, чтобы передохнуть, карабкаюсь одна по крутой лестнице на четвертый этаж. И все-таки каждый толчок ребенка наполнял меня любовью. Хотелось, чтобы ты узнал о нем, мечтала встретиться с тобой, случайно столкнуться на улице… Я получала твои письма, такие далекие от моих нынешних забот. И что-то удерживало меня от ответов.

Когда я лежала в родильном доме, думы обступили меня еще теснее. Размышляла я и о наших счастливых днях, и о своем горе-злосчастье. Временами отчаивалась, но решительно все забывала, как только приносили мне малыша и я слышала его писк. Помню, роженицы из нашей палаты подносили к окнам своих детей в пеленках, показывали стоявшим на улице отцам, а я каждый раз смотрела на них и думала: а у меня этой радости не будет. И обижаться не на кого — разве только на самое себя. Где же ты теперь, отец моего маленького? Накраснелась я в регистратуре, когда пришла с сыном выписываться. Медсестра раскрыла свой кондуит и спрашивает: «Имя отца?» А я смутилась, от стыда сама не своя. Тихо так говорю: «Сурэн». Я до сих пор не пойму, зачем я тебя назвала. Растерялась, наверное. Вопрос застал меня врасплох, а я целыми днями только о тебе и думала!.. Словом, когда я вышла из больницы, в метрике было написано: Сурэнгийн Зоригто{24}. Такое имя моему сыну дали в палате, где я лежала. Пришла домой, спрашиваю у брата: «Хорошее имя?» Он засмеялся: «Имя обязывающее. Храбрецом должен быть».

И брат, и сестра — оба работают. Кто присмотрит за Зоригто? А мне в институт надо, быть не у дел — тоже не с руки. Брат посоветовал: «Вези малыша к матери в худон. Другого выхода нет». Так мы с сыном однажды весенним утром сели в кабину грузовика и отправились в дальнюю дорогу.

Отвезла сына, начала ходить на занятия. А уж они кончаются, на носу экзамены. Три месяца я не ходила на лекции, весеннюю сессию еле свалила. Летом поехала к Зоригто. Он уже подрос, покличешь его — так и расплывается в улыбке, а на руки не желает — отвык, к бабушке тянется. Ты знаешь, меня даже немного успокоила эта привязанность — все одно, думаю, расти ему на бабкиных руках.

«А Сурэн-то где сейчас? Встречаешь ты его, знаешь о нем что-нибудь?» — спросила меня однажды мать. «Не знаю», — пробормотала я и шмыгнула вон из юрты. По правде говоря, я только и слышала, что ты перешел на работу в область, а куда — не знала. Осенью вернулась в институт, отучилась второй год и, когда на другое лето уезжали мы всем курсом на обводнение Гоби, неожиданно столкнулась с тобой на вокзале. Мне, конечно, хорошо тут с друзьями. Вот только по сыну скучаю: слышу его смех, вижу, как он ковыляет, нетвердо держась на ножках… Мне, признаться, хочется, чтобы ты его увидел. Уверена, что полюбишь сына с первого взгляда. К сожалению, Зоригто не признает в тебе отца. Что поделаешь, коли ни матери, ни отцу не до сына. Вырастет, значит, у бабушки и дедушки. Это письмо пишу тебе еще и для того, чтобы сказать: пусть хоть иногда вспоминает отец забытых им мать и сына. На воздухе, под открытым небом сейчас хорошо, тихо. При полной луне светло так, что ночь можно назвать белой. Ребята возвращаются, шумят, наверное, отыскали уже палочку. Поздно. Письмо заканчиваю. До свиданья, друг мой.

Забытая тобою Саран.

Дочитав письмо, я как ошалелый вскочил с места и громогласно возликовал: «Саран! Моя Саран!»

— Ты чего? Сил в отпуске набрался? — поддел меня мой коллега. И мне стало неловко вдвойне, оттого что в комнату, пока я читал, вошли еще двое, а я их и не заметил. В волнении я почти выбежал на улицу. Душа моя пела, а