Повести монгольских писателей. Том второй - Пурэвийн Хорло

Стоит ли так поспешно заканчивать счеты с жизнью? Дело-то недостойное! Поспешишь — только оплошаешь. Отложи-ка пока мысли о смерти да подумай о жизни. Чтобы забраться в горную глушь и осуществить свое намеренье, необходимо многое. В частности, патроны. Двадцать зарядов — это ничто. А где их раздобыть, если друзьям и словом обмолвиться нельзя? Но, как говорится, лучше верблюда пасти, чем без дела сидеть. И вот припомнил я, что слыхал от кого-то о неком майоре из Хужир-булана, у которого можно разжиться патронами. Я отправился к нему, несмотря на опасность повстречать кого-нибудь из знакомых.

Майор принял меня дружелюбно, назвался Доржем, и у нас завязалась беседа. Разумеется, я с ним особенно не откровенничал. Разговором управлял, как бывалый жокей конем. Лишь в конце, перед тем как откланяться, спросил про патроны к немецкой винтовке, сославшись на то, что живу в худоне.

— Конечно, конечно, о чем разговор, — любезно согласился Дорж. — Правда, лучше бы иметь на руках разрешение, ну да ладно, что-нибудь придумаем, — добавил он и приказал принести ящик патронов. Металлический ящик был компактный, с ручкой на верхней крышке. В таких обычно водители автомашин держат запасные части, которые постоянно должны быть под рукой.

— Как раз триста штук, — сказал майор, открывая крышку, — забирай!

Вот уж не предполагал, что дело уладится так легко.

…Отбирал, казалось, самое необходимое, а вещей набралось — не то что унести, на телеге не увезти. Выбросил больше половины и только тогда сумел уложить рюкзак. Теперь нужно было назначить день отъезда.

Вечером накануне бегства я рассказал Дулме что-то забавное из времен своего детства, и мы смеялись до коликов в животе. Я-то знал, что разговариваем мы в последний раз, а она и не догадывалась. Бедняжка, надо же подготовить тебя, только поосторожней. Ты же полагаешь, раз веселюсь — значит, все в порядке. Я как бы между прочим вставил:

— Да, мать! Расчетная книжка в спальне, в вазе перед зеркалом. Сегодня двадцать пятое июля, а пятнадцатого августа платить пора.

Дулма подняла на меня глаза, ожидая, что я скажу дальше.

— Лувсан, ну такой лысый, едет в худон и обещал прихватить меня. Побуду несколько дней на свежем воздухе, а то скоро польет, так не выберешься.

— Смотри сам. А ну как худо тебе станет вдали от врачей, — ответила успокоенная Дулма.

В ту ночь я так и не заснул. Где-то я буду в это время завтра. Дом этот больше уже не увижу… Сердце сжалось при мысли, что завтра утром в последний раз встретит меня радостная улыбка Дулмы. За раздумьями не заметил, как рассвело. Дулма сладко спала, и на ее губах блуждал след улыбки. Стараясь не потревожить жену, я осторожно встал, вскипятил чай.

— Ты что же не отдыхаешь, отец? А я спала как убитая. Почему меня не разбудил, как поднялся? — стала ласково выговаривать мне Дулма, едва открыла глаза.

От ее улыбки у меня всегда на душе спокойней становится. Но сегодня сердце тоскливо сжалось, потемнело в глазах, даже слезы выступили. И я отвернулся, будто чем-то занят. К счастью, Дулма ничего не заметила.

Мы с ней попили чаю. Вообще-то мне нравится самому на кухне возиться. За день насидишься над бумагами, так потом домашняя стряпня кажется не только отдыхом, но и развлечением. Да и мозг отдыхает. Думаешь только о том, как бы чай не убежал, да как бы его не пересолить{25}. А готовлю я неплохо. Дулме нравится моя стряпня — вот я и стараюсь.

…Это утро было на удивление приятным. Я изо всех сил старался быть веселым. Дулма тоже выглядела жизнерадостной, хотя глаза у нее нет-нет да и становились влажными. Но я понимал, что ни о чем она не догадывается, а просто, шутя со мной, думает в то же время о том, что останется без родного человека, что дом на несколько дней опустеет. Однако, уходя на работу, она надолго приникла ко мне, словно почувствовала, что мы уже не увидимся.

И мне неудержимо захотелось крикнуть о том, что, когда она вернется домой, меня уже не будет. О том, что я ухожу, ухожу навек и нам уже не встретиться…

Но сдержался. Посидел, успокоился, утер слезы. Подготовил свое барахлишко. На всякий случай положил в рюкзак лекарства и шприцы, приготовленные Дулмой, — тяжелее не будет.

А времени только девять часов. Вышел на улицу искать попутную машину. Во дворе играли ребятишки.

— Вы куда, дядя Дагва? Ваш Туна скоро приедет?

— Да вот прогуляться вышел. А Туна дней через десять вернется, — ответил я и направился к близлежащему скверу. Мимо сновали легковые машины и грузовики, а в сквере возились дети, играли в свои шумные игры. Их громкий смех сменялся горестным плачем. Хорошо, что под этим ясным, голубым небом им нечего бояться. Им ли не петь: «Пусть всегда будет солнце». И я, позабыв обо всем на свете, сел и долго смотрел на этих милых мальчишек.

МЕЖДУ ЖИЗНЬЮ И СМЕРТЬЮ

Наконец, опомнившись, я вскочил и зашагал к дому. Проглотив завтрак, дописал начатое вчера письмо и еще раз перечитал его.

«Друг мой Дулма! Моя милая мама, дорогие дети, родные и друзья. Тысячу раз прошу у вас прощения. Я бесконечно виноват перед вами. Простите мою жестокость. Кто бы первый ни обнаружил письмо, пусть постарается его спокойно дочитать до конца, а потом не торопится поднять всех на ноги и броситься на поиски. Прошу вас от всего сердца. Возьмите себя в руки и читайте спокойно.

Я ухожу, покидаю вас навсегда. Эта разлука произошла бы неизбежно — днем раньше, днем позже, не все ли равно.

Большое спасибо вам за любовь и заботу. Вы сделали все возможное для спасения моей жизни. Но больше я не могу вас обременять. Я твердо решил справиться со своим несчастьем сам. Но, может быть, узнав о моем намерении, вы помешали бы мне осуществить задуманное. И все же я с вами простился. И каждая минута прощания стоила мне очень дорого… Мужайтесь, будьте сдержанны и не падайте духом. Прощайте».

Я сложил письмо и засунул его в ту самую расчетную книжку, о которой сказал Дулме еще вчера вечером. Чтобы не хватились сразу, набросал и оставил на столе записку:

«Дулма! Уезжаю с Лувсаном, как и говорили вчера. Побуду несколько дней на свежем воздухе. До свиданья».

Я еще раз проверил