Повести монгольских писателей. Том второй - Пурэвийн Хорло

свои пожитки и, будто вор, опасаясь нескромных взглядов прохожих и прихватив из сарая приготовленное оружие, выскочил на дорогу. Как на зло, ни одного такси не было. Еле дождался машины, чтобы исчезнуть и не попасться на глаза знакомым. Такси отпустил лишь у начала западного шоссе. Присел и стал ждать попутки. Это оказалось не так-то просто. Одни шли не в ту сторону, другие, не останавливаясь, проносились со свистом мимо.

Солнце начало клониться к горизонту. И пока я ждал, мысли мои сами собой вернулись к дому, к моему решению, хотя я уже зарекся возвращаться к этой теме.

«Ну куда, куда и за каким чертом ты собрался? — вновь затвердил мне тот самый внутренний голос. — Зачем нужно сбегать от забот и внимания близких и друзей? Что ты найдешь вдали от них? Возвращайся, пока не поздно. Разве это не счастье — закрыть глаза в кругу семьи, окруженным любовью и заботой близких. Это же законное желание человека. Нужно быть полным идиотом, чтобы самому себя загнать в ссылку».

«А так ли это, Дагва? — спрашивал кто-то другой. — Разве мужчина возвращается с полдороги, не достигнув цели? Где тут нарушение человеческих законов? Есть же в конце концов и закон, по которому человек должен бережно относиться к своему ближнему. Мало ты истязал жену и детей, родных и знакомых? Они же с ног сбились, изыскивая средства, чтобы хоть как-то тебе помочь. Так в чем же ты неправ, если решил не мучить их ожиданием своего неминуемого конца?! Так ли уж велика разница, покинешь ты их живым или мертвым?»

Трудно сказать, какой голос во мне одержал бы верх и до чего бы доспорились моя болезнь и мой разум, если бы рядом не остановилась машина.

Здоровяк шофер, с ног до головы выпачканный в солидоле, словно напоказ — с техникой, мол, работаю — стал добавлять масло в мотор.

— Куда едете? — спросил я.

— В Тунхэл. Жрет масло, как проклятая, не знаю, что и делать. Только добавил, так опять нет! — раздался его неожиданно высокий голос. Меня разобрал смех: медведь-медведем, а пищит.

— Мне туда и надо, захватите? — попросил я.

Водитель внимательно оглядел меня с ног до головы, будто заподозрил во мне преступника, и… согласился. Вечером мы передохнули и поужинали в Мандале, а ближе к полуночи добрались до Тунхэла. Я сошел у железнодорожной станции. Подождал проходящего поезда Улан-Батор — Сухэ-Батор, поднялся в тамбур и устроился там на площадке.

В тамбур выглянула проводница.

— Вы прошли бы в вагон. Здесь же неудобно, — мягко предложила она.

— Да мне сейчас выходить, — ответил я.

Приветливо улыбнувшись, проводница скрылась в служебном купе. А у меня перед глазами тут же появилась улыбка Дулмы. Но тут из служебного купе выплыла надменная девица, окинула меня холодным презрительным взглядом и, не успел я рот открыть, наговорила с три короба. И что я нарушаю железнодорожные правила, и что она сейчас позовет контролера и меня оштрафуют, и так далее, в том же духе, не давая мне и слова вымолвить.

На мое счастье, к нам подошла первая проводница, настроенная куда более миролюбиво.

— Что ты привязалась к человеку, ему же сейчас выходить, — напустилась она на сменщицу, защищая меня.

Девица гордо удалилась. Поезд остановился на полустанке Нарет-Зорлог, и я сошел. Моя защитница подала мне вещи, протянула на прощанье руку. В дверях вагона показалась надменная девица, но уже явно поостывшая.

— До свиданья, дяденька, не сердитесь, — улыбнулась вдруг она.

«Когда она не злится, у нее и лицо приятное, — подумал я. — Будь у меня время, непременно убедил бы ее, что злиться ей очень не идет». Но поезд уже отходил, набирал скорость, и мне показалось, что он увозит от меня и милые людские лица, и радостный смех, и мое счастье. Я смотрел вслед уходящему составу до тех пор, пока не исчезли в темноте красные огни последнего вагона. Постоял еще немного один-одинешенек в кромешной тьме и двинулся на шум реки Хары. Оказавшись на берегу, включил карманный фонарик — хотел отыскать брод. Но сильное течение реки подсказало, что если нет у меня желания расстаться с жизнью немедленно, то лучше подождать с переправой до рассвета.

Подложив под голову рюкзак, я улегся под кустом тальника. Надо мной в глубине неба перемигивались звезды, а в ровном шуме реки временами слышалась диковинная мелодия. Воздух был наполнен запахом свежей зелени, дышалось глубоко и легко. Полежав какое-то время и ощутив голод, я поел мяса, запил его холодной водой из Хары.

«Покурить бы теперь, да табак далеко спрятан», — посетовал я.

Итак, путешествие мое началось. Первый день прошел по плану. Действия мои подозрений ни у кого не вызвали. Дулма уже прочитала записку на столе и осталась спокойной. Шум поднимется дней через двадцать, а я уж к тому времени доберусь до дремучих лесов горы Нойон. Куда я подался — никто не знает и догадаться не может, так что подите меня поищите… Как только рассветет, переберусь через реку, войду в лес, поднимусь в горы, а там от одного хребта к другому пройду до вершины Нойон.

С этими мыслями я уснул. На рассвете меня разбудил гром. Почувствовав себя хорошо отдохнувшим, я снял обувь и смело двинулся через Хару. Тяжелый рюкзак мотал меня из стороны в сторону, как пьяного. Если бы кто-нибудь видел, как я переправлялся, спотыкаясь, скользя по камням и стуча зубами от холода, живот бы надорвал со смеху.

Собиралась гроза, и я прибавил шагу. Горы поднимались все круче, а рюкзак все сильнее давил на плечи. Теперь пот лил с меня градом. Если сейчас попасть под ливень, то обострение болезни не миновать.

Забравшись поглубже в лес, я все-таки успел до дождя соорудить из ветвей нечто вроде стенки и поставить маленькую палатку.

Ливень быстро прошел, небо прояснилось, и я продолжил свое путешествие.

Мое решение двигаться все время по горам оказалось серьезной ошибкой. Как я ни экономил, на седьмые сутки вода во фляге кончилась. Рот пересох. Я ослаб и чувствовал себя все хуже. А тут еще, неудачно пропетляв целый день, вышел чуть ли не на то же место, где ночевал вчера. Не в силах поднять рюкзак, тащил его волоком. Захваченные из дома хлеб и мясо давно уже кончились. Осталось пять банок консервов и немного борцоков.

Впрочем, дело даже не в скудных припасах — глаза на еду не смотрели. Хотел было через силу проглотить борцок и почувствовал вдруг — не могу. Жар поднялся, губы пересохли, все тело ломило, а голова раскалывалась от боли. Видно,