Повести монгольских писателей. Том второй - Пурэвийн Хорло

все планы мои пойдут прахом. Как говорится: человек предполагает, а бог располагает. Не иначе, погибну от жажды и голода на гребне этих уединенных гор. Вот что значит бежать от дома и людей, самого себя гнать в ссылку. Кайся теперь, да уж поздно.

Я понял, что дальше ни пешком, ни ползком двигаться не смогу. Принял лекарство, пытаясь восстановить силы, успокоиться. Вытащил из рюкзака палатку, но поставить ее так и не смог. Лег навзничь, положив под правую руку ружье, а под левую нож и фонарик. Ветер раскачивал вершины деревьев, гнал по небу облака. На разные голоса щебетали птицы, выстукивал морзянку дятел.

От долгого лежания с глазами, устремленными в небо, закружилась голова, вслед за облаками поплыли деревья. Боль во всем теле стала так нестерпима, что я застонал.

«Ну что, Дагва! Достукался. Исполнились твои желания?! Так чего же ты теперь воешь? Хоть в крик кричи, да твоя Дулма за горами и долами, она не услышит», — донимал меня внутренний голос.

«Не ищу я ничьей жалости, — мысленно ответил я, — а застонал оттого, что сил уже нет сдерживаться».

Эх, сейчас бы хоть глоток — промочить горло, а там будь что будет. Измучился вконец. Видно, пришел мой час. Даже подняться не могу. Винтовка дулом к ногам лежит. Попробовал подтянуть — не осилил. Понял, что лежа мне ею не воспользоваться. Нащупал нож. Он не раз верно служил мне. Но страшно и омерзительно добивать им зверя, а тем более убить человека. Меня передернуло. Отшвырнул бы его от себя, да что с собой-то делать? Куда ударить, чтобы кончиться без мучений? В сердце?

А сердце постукивает, будто говорит: погоди, я хочу простучать все, что мне природой положено.

Тронул горло. А оно в ответ: я пересохло, мне все одно конец. Если есть за мной вина, так ничего не поделаешь. Но прежде смочи меня хоть одним глотком, а там поступай как знаешь.

Нет, никак не могу. Не осмеливаюсь. Время от времени приступ боли накатывается, проходит по всему телу.

«Самоубийство — чем оно от убийства отличается? Можешь ли ты, Дагва, быть столь мерзкой скотиной?» — заговорил теперь во мне голос здравомыслия.

Нож выпал из разжавшейся руки. Как не собрать всю волю, все силы в кулак, когда не смерти, но жизни жаждет каждая клетка тела?!

Пошарил вокруг, сорвал пучок травы, пожевал, надеясь, что сок ее смочит глотку, но влаги не было, а горечь лишь раздражала нёбо. Краем глаза увидел растение, похожее на бурьян. Покачиваясь по ветру, оно как бы дразнило меня: а ну-ка, поймай. Но пальцы не доставали до стебля, и я безуспешно пытался его ухватить. Наконец, на мое счастье, сильный порыв ветра пригнул стебель почти к самой земле, и я поймал его двумя пальцами. Сделать это оказалось не легче, чем набросить аркан на шею необъезженного скакуна. Перебирая пальцами, я наконец ухватился за стебель. Бурьян дергался и извивался в руке, как лама в пантомиме цам, — и корень у него был крепкий, и стебель неломкий, так что в борьбе с ним я окончательно изнемог.

Наконец мои бесчисленные попытки увенчались успехом и вырванный с корнем кустик был у меня в руке. Победить его оказалось труднее, чем, бывало, в юности усидеть на коне, держась только за его уши. Медленно, чтобы продлить удовольствие, я пожевал сначала листья, потом принялся за стебель. Горьковатый сок вызвал обильную слюну. Уверен, что ни одному ученому его открытие не принесло столько радости… Да, как дорога нам любая малость, если она досталась упорным трудом! Взять хоть этот бурьян… Даже его горький вкус мне нравился, и слюна от него выделялась обильная.

Я отвлекся и, видимо, от этого боль в теле поутихла. Но, как говорится, и любимое блюдо опротивеет, если есть без меры. Во рту стало так горько, что меня вырвало.

Стемнело, и зажглись звезды. Смолкли птичьи голоса, все чаще над головой проносились летучие мыши. То тут, то там ухали филины, потрескивали ветки. Страха я не испытывал, но лежать было неудобно. Подтянул-таки поближе ружье, фонарик и больше не двигался — слушал звуки ночного леса, глядел сквозь деревья на звезды.

Стало прохладно, а на меня, едва отступила сильная боль, напала зевота. Шумели, покачивались на ветру деревья…

Где же это я лежу? Чу, шаги!.. Опять потерял сознание и очутился в больнице? Вокруг меня толпятся люди. Прислушиваюсь. Топ-топ-топ… Нет, это не топот. Шаги легко прошелестели совсем рядом. Открыл глаза. Темень. Звезды. Ах да, я же один в лесу. Весь напрягся. Правой рукой нащупал затвор ружья. В левой — фонарик. Слышно, как колотится сердце.

Чую, что рядом хищник. Ясно, это не медведь, но в этих местах и волки, и рыси, и лисицы водятся. Надо держать ухо востро. Пока дышу, поживой зверю не стану. Сжав зубы, приподнял голову, зажег фонарик и вздрогнул: в нескольких шагах от меня широко разинутая пасть и оскаленные клыки!.. Нервно нажал на спусковой крючок, и тишину разорвал треск выстрела. Что говорить о зверье — я сам перепугался до смерти. Эхо выстрела, показалось, ломало стволы и рушило скалы.

Постепенно все стихло, и сердце забилось ровнее. Попробовал приподняться — и получилось. Посветил вокруг фонарем. Ничего. Вспомнив, что жевал перед этим горький стебель, опять пососал кусочек. Снова стал одолевать сон. Я был уверен, что напуганный выстрелом и резким запахом пороха зверь ни за что ко мне не приблизится, но на всякий случай снова зарядил ружье. После испытанного страха мной овладела полная расслабленность и так сильно захотелось спать, что глаза закрылись сами собой…

…За год лечения на какие только процедуры меня не гоняли! Облучали кварцем и прижигали спину, живот и ноги. А теперь, значит, решили поджарить и лицо?! Прижигают всего несколько минут, но мне кажется, что прошла вечность. Медсестра, видимо, отошла да с кем-то и заболталась. Я стал мотать головой, пытаясь спрятать лицо, но тщетно — припекать стало еще сильней. Изнемогая, я заревел: «Сестра!..» — и проснулся. В просвете между деревьями прямо надо мной стояло полуденное солнце.

Ну до чего же все-таки человек стыдлив и стеснителен! Придя в себя, я стал оглядываться, а не слышал ли кто, как среди леса я вдруг ни с того ни с сего кличу медсестру?

Приподнялся и сел. Подвигал пальцами, руками. Вроде здоровехонек. Нажал там, сям, пощупал. Побаливает в животе. Но голова свежая, ясная. Силы прибавилось. Встал, осмотрелся вокруг. Ночное происшествие вспомнил уже как сон, однако волки-то и вправду подходили ко мне.

Двое. Один сидел метрах в пяти