Венгерский рассказ - Клара Бихари

однако, еще несколько минут, прежде чем Мандарин решился поздороваться. Вдруг она не ответила бы, что тогда подумают люди? Но Рожи ответила, сказала: «Здравствуйте», и разговор, таким образом, начался довольно гладко. Точнее, Мандарин говорил и говорил без умолку, а Рожи Дюркович слушала и улыбалась. Еще бы, разве можно не улыбаться, слушая про такие вещи, какие он ей рассказывал: «Если пожелаете, Рожика, я возьму вас с собой вниз, в катакомбы. Там есть такие узенькие каналы, что даже вы не пролезете, куда уж мне. Их называют капиллярами. Между прочим, внизу все выглядит совсем не так, как думают люди. Знаете, даже похоже на Балатон, такие же песчаные отмели, как там, ровные-ровные, настоящий пляж». «Что это я девушке про канализацию толкую? — Мандарин спохватился. — Не хватает еще про крыс…» Но Рожика смеялась от души, и видно было, что она потешалась не над тем, о чем он ей говорит, а над его пылом рассказчика. Ну, это еще куда ни шло… Вдруг трамвайный вагон дернуло на повороте, и Рожика чуть было не вылетела с площадки на мостовую; Мандарин успел ее подхватить, зато вывалился сам.

Трамвай укатил, а знаменитый хулиган потопал домой пешком, поскольку у него был только один трамвайный талончик. Уже подходя к воротам фабрики Эмерге, он заметил, что брючина под коленом на правой ноге набухла от крови. Падая на мостовую, он не видел лица Рожики. Наверное, она и тут над ним посмеялась. Разумеется, может ли быть смешнее зрелище, чем вид здоровенного верзилы, вываливающегося из трамвая? Мандарин до сих пор старался об этом случае не вспоминать.

На краю поселка торчат два дерева. Взгляд Мандарина падает на две человеческие фигуры, возникшие возле них. Ага, Жига Гёрёг и Филуш Колесар — уже идут, это они. Идут сюда, но не так, как обычно. Видно, что-то задумали, иначе зачем Жиге Гёрёгу брать с собой овчарку по кличке Султан. Жига поплевывает на камушки и швыряет их далеко вперед. Султан мчится за поноской, а дружки шествуют за собакой. Жига ступает осторожно, бережет свои лаковые, со скрипом сапожки. Ему нравится щеголять в них тут, на окраине столицы, перед всем честным народом, обутым в обыкновенные башмаки.

Филуш развинченной походкой бредет через поле, не обращая внимания на грязь и пыль. С тех пор как у него плохо с легкими, ему на все наплевать. Чтобы избавиться от призыва в армию, он нюхал какао в порошке, втягивая его через ноздри. И вид у него теперь, как у чахоточного больного; от армии его освободили, но проклятое какао забило бронхи, как штукатурка. Филуш не раз уже харкал кровью и знает, что деньки его сочтены. Разговаривает он теперь мало, только кусает губы до крови. И губы у него от этого свежие, розовые и нежные, как у ребенка.

Жига и Филуш никогда не принадлежали к числу тихонь, а за последнее время и вовсе распоясались, удержа на них нет. Как бы хороша ни была погода, жители поселка, вышедшие подышать воздухом, ровно в девять вечера желают друг другу доброй ночи и расходятся по домам, захватив свои маленькие скамеечки. Поселок словно вымирает, и в опустившейся ночной тиши царствуют Филуш с Жигой да еще сам господь бог. Дружки бродят по пустырю, пересекают его раз пять туда и обратно, и беда той девушке, которая попадется им навстречу.

Мандарин обрадовался, завидев идущих в его сторону Филуша и Жигу. Он никогда не говорил, что они друзья, к чему лишние слова? Дружба у них не на словах держится, бывает, за три-четыре дня он слова при них не вымолвит. Зато случись какая беда, Мандарин из огня бы вынес обоих на собственной спине. Но сегодня к обычной радости примешивалось какое-то беспокойство.

Приблизившись к Мандарину, приятели остановились. Жига тихонько свистнул, и Султан послушно вскочил на остов лебедки, а оба дружка стали всматриваться в сторону трамвайной остановки, словно ожидая кого-то. Мандарин не произнес ни слова. К чему? Если нужно, скажут сами, зачем пришли. Филуш тоже помалкивал, попыхивая сигаретой и по обыкновению покусывая губы. Жига присел на бревно рядом с Мандарином, узкие цыганские глаза его блеснули.

— Знаешь, парень, что тут сегодня произойдет?

— Нет, не знаю.

— Хотим раздеть Рожику Дюркович.

— Как — раздеть?

— Обыкновенно, догола. Уже темнеет, не беда.

Действительно, сумерки сгущались. Со стороны Пешта ползли по небу тяжелые тучи, от воды тоже потянуло холодом. Мандарин застегивал свой жилет, продолжая смотреть на поверхность пруда.

Слова Жиги не вызвали у него злобы. С чего бы? Скорее он просто почувствовал страх. В том, что он услышал, не было, собственно говоря, ничего особенного. Мандарин уже привык к тому, что по субботним вечерам, летом и осенью, предварительно «зарядившись», они водили разных девиц на треугольный полуостровок, где под откосом плотины стояли копны сена. Из сена сооружали подобие постелей и валились в них со своими дамами, пьяными до умопомрачения. Девицы иной раз вскакивали, как шальные, собирали цветы, плясали на траве и пели песни, которые добрые люди поют в сочельник. А потом плакали навзрыд или рвали в клочья на себе одежду. Хорошо еще, что искры от паровозов, пробегавших по насыпи, сюда не долетали, сгорели бы все начисто. А на рассвете следующего дня Мандарин брел домой, перекинув через плечо свой жилет, настроение у него было прескверное, и всякий раз он клялся себе в том, что ноги его больше здесь не будет. Нехорошо начинать воскресный день, чувствуя себя по уши в грязи, хуже, чем в будни, когда лазаешь по сточным канавам. Только куда же деваться? Вечером они опять встречались на краю поселка, а под холодным светом уличного фонаря о чем еще можно говорить, если не о женщинах? И вновь приходилось будить в себе память о всех этих мерзостях, вызывая желание, а потом… Потом наплевать было на все. Душно жилось в этом поселке.

На этот раз Мандарин сам себе удивлялся: почему его так задело, когда речь зашла о Рожи? Разве она не такая, как все? Девица она и есть девица, все они на один лад. А если Рожи получила лучшее воспитание и выглядит лучше, чем те, другие, какое это имеет значение? Никакого.

И все же Мандарину было не по себе, подобные рассуждения его не успокаивали. Склонив тяжелую голову набок, он яростно тер свои красные от воды руки, так что в наступающей темноте, казалось, слышен был скрип кожи.

Жига вполголоса гундосил модную песенку:

— Ветер уносит вдаль