Венгерский рассказ - Клара Бихари

в затейливые узоры, как в дешевеньком калейдоскопе, которыми торговали, бывало, на церковной площади в дни престольных праздников. Он с усилием встал и опять побрел, как в полусне, на свое место на берегу Цыганки. Встречные здоровались, он отвечал всем одно и то же: «Добрый день», — не желая никого обидеть панибратством, ибо шел, ничего не видя перед собой. Кто они, знакомые, друзья? Он не различал лица. В памяти назойливо вертелось виденное где-то непонятное словечко: «Ristorante, Ristorante…» Что оно могло значить, это слово? Он с отвращением повторял его про себя, скрипучее, как подгоревшая каша, когда ее мешают деревянной ложкой.

Мандарин сел на сырое бревно, оно стало теплым. Сам пылал, как раскаленный на костре котел. С трудом поднявшись, вернулся домой и долго стоял посредине комнаты, опустив голову и о чем-то смутно размышляя. Вдруг мелькнула мысль: если Рожи не приедет сюда, к нему, он сам должен поехать к ней. Иначе как же они встретятся?

Преодолевая слабость, он вынул из шкафчика свой черный парадный костюм и стал чистить его щеткой от налипшего пуха. Но пуха становилось почему-то все больше. Филуш и Жига появились рядом, это они сыпали пух на черное сукно. Филуш деликатно, по перышку, а Жига Гёрёг швырял пригоршнями, издевательски подхихикивая. Мандарин выставил вперед руки, пытаясь защитить свой костюм, но приятели грубо толкнули его… И вот он падает куда-то вниз, перед ним мутные волны Цыганки…

Когда дядюшка Тевели поднялся наверх, он нашел Мандарина лежащим на полу посредине комнаты. Тот был без сознания, руки судорожно сжимали край пиджака. Только на третий день Мандарин пришел в себя, но провалялся в постели до конца недели. Забившись в угол кровати, Мандарин угрюмо наблюдал за светлеющим или темнеющим, в зависимости от времени суток, квадратом окна. Отлежавшись, он встал, оделся и пошел в полицейский участок.

За время его болезни в поселке между тем произошли доселе невиданные события. Мики Лепедак еще в середине недели исчез неизвестно куда. На его место назначили Альби Шюмеги, тоже из местных. Альби поклялся, что поймает Филуша и его друга Жигу, чего бы это ему ни стоило. Но выполнить обещание оказалось нелегко. По всей вероятности, они укрылись в Цегледском поселке, а поймать их там — дело безнадежное. Дома там вплотную притиснуты друг к другу, а на чердаках нет разделительных стен. Человек входит в один подъезд, а выходит в любой другой, за километр оттуда, где вошел. Не родился еще такой сыщик, чтобы поймать вора в Цегледском поселке.

Однажды вечером Альберт Шюмеги зашел к Мандарину. Тот стоял у окна и играл на губной гармонике.

— Садись, гостем будешь, — сказал он, увидев Альби.

— Послушай, Мандарин. Я хочу, чтобы ты мне помог.

— Чем?

— Поймать Филуша и Жигу.

Мандарин, не отвечая, мотнул головой. Нет, на его помощь в этом деле пусть не рассчитывают.

— Но почему? Разве мало они над тобой издевались?

— Было.

— Так отчего же? Ведь ты сам приходил в участок.

— Это другое дело.

— Но ведь я тоже разыскиваю их за те дела, которые они творили в поселке.

— Знаю, а помочь не могу. Потому что Филуш и Жига мне дружки. Понял, старина?

— Но зачем тебе эта дружба?

— Нет дружбы, тогда ничего нет. Ты иди своей дорогой, я своей. По дороге не встретимся.

Альберт Шюмеги укоризненно покачал головой.

— Зла не держишь? — спросил Мандарин.

— Нет, конечно. Но ты бы, по крайней мере, убрался из поселка, пока мы их поймаем.

— Нет, и этого обещать не могу.

Шюмеги попрощался и ушел.

По-настоящему страх начал одолевать Мандарина только вечером в субботу. Обычно в это время они с Филушем и Жигой отправлялись в кабачок под вывеской: «Двое». Мандарин уже вынул по привычке свою черную пару, когда его вдруг осенила мысль: они ведь, пожалуй, сегодня не придут. Не зная, что делать, он присел к окну. Пойти одному? Нет, на это у него не хватало смелости. Но принять помощь Альби Шюмеги он тоже не мог.

Этот вечер был для Мандарина далеко не из самых приятных. Он боялся, буквально дрожал, и от страха начала чудиться всякая всячина. Ему казалось, будто по краю тротуара трусит Султан, а за ним шаркают подошвами те двое. Идут, не оглядываясь, спокойно, не торопясь, прямо на него.

Настала ночь, но Мандарин никак не мог уснуть. Перина давила, словно налитая свинцом. Наконец он не выдержал, вскочил, выдвинул из-под кровати старинный солдатский сундучок, наследство покойного отца. Открыв крышку, он достал со дна отцовский кастет и примерил его на руку. Кастет был тоже старинный, из литого железа и изрядно поржавел. Но и так он лучше теперешних, из алюминия. По крайней мере чувствуешь вес, солидная вещь. Взяв в другую руку нож, Мандарин вышел на середину комнаты и попробовал несколько приемов. Снизу, в упор, прямой под сердце, или, как его называют, «ангельский».

Ничего, руки его хорошо слушались. Лишь бы не подвели в нужный момент, как тогда, ноги… Да, черта с два. Мандарин вздохнул. Нет, он ничего не сможет, просто не способен ничего сделать. Он чувствовал, как его покидают силы. Есть тоже не хотелось, пища казалась пресной. Но он ел, насильно и много.

Настал другой вечер, и опять он пошел на берег Цыганки. Предчувствие его не обманывало. Мандарин знал, что сегодня он непременно встретится с ними.

Погода выдалась теплая, хозяйки на кухнях варили картофель с паприкой и томатами, шипевшими в ароматном соусе, а за полуприкрытыми окнами девушки мылись после рабочего дня и пели.

Отцы семейств, подстелив на свои скамеечки газету, сидели в палисаднике в одних рубахах и дышали воздухом. Катушка из-под ниток заменяла потерявшуюся где-то ладью, и дворовые шахматисты время от времени шлепали по рукам малышей, у которых были на эту фигуру свои виды. Люди, наверное, не прочь посидеть тут и до десяти, но страшновато. А вдруг Филуш и компания все-таки пожалуют, несмотря ни на что?

Набросив на плечи жилет, Мандарин брел по мостовой, погруженный в свои мысли. Его окликнули, пригласили присесть, но он отмахнулся. Спасибо, но сегодня у него есть дела поважнее. Лучи солнца, скользнув по воде, распрощались с Цыганкой, и огненный диск уже клонился к закату, собираясь исчезнуть за гребнем крыш Матьяшфельда.

Мандарин расположился на своем бревне, от скуки вынул складной нож и начал вырезать. Получились слова: «Здесь сидел Ференц Алмаши». Подумав немного, он добавил еще три: «Мандарин, апрель, 1953». В конце, с особой старательностью, вырезал католический крест. Не оттого, что хотел указать дату