Путь Абая. Книга вторая - Мухтар Омарханович Ауэзов

внезапный отъезд жениха. Прощаясь в ауле с Амиром, рыдая в его объятиях, и далее в пути, беспрерывно плача в седле, она и не думала скрывать от людей своего отчаяния. Горестно ссутулившись, она утирала слезы рукой и поминутно оглядывалась назад, туда, где остался ее возлюбленный. Вдруг заметила она ватагу стремительно скачущих всадников в ярких одеждах, нагоняющих караван. Сердце ее забилось сильно, радостно.

Аксакалы, ехавшие впереди каравана, тоже увидели нагонявших джигитов. Ескожа переглянулся с Изгутты.

- Е, что за скачка!

- Откуда этих вынесло?

Опередив остальных на расстояние полета стрелы, на саврасом коне, припав головой к его черной гриве, летел Амир. Подскакав к Умитей, он осадил коня и, нагнувшись к ней с седла, крепко обнял ее, задыхаясь от сдерживаемых рыданий. Стал целовать ее лицо, глаза, мокрые от слез. Джигиты Амира подскакали к ним и, окружив замершую посреди дороги парочку, создали для них живой очаг из своих светло-серых коней. Молодые сэре хором запели «Козы кош», песню, сочиненную славным акыном Биржаном в минуту расставания с друзьями.

Прощайте, юные друзья!..

Здесь с вами юным был и я, Уйду в далекие края -Уйдет и молодость моя...

Исполненная хором, с неожиданным повтором двух строк припева, песня вдруг обрела новый смысл, печальный и торжественный. Амир и Умитей замерли в объятии, прижавшись друг к другу заплаканными лицами, закрыв глаза и никого не видя вокруг себя. Их лошади смирно стояли рядом.

И тут на полном скаку к ним подлетели Изгутты и Ескожа. Проскочив сквозь живое кольцо светло-серых лошадей, надвинулись на плачущих влюбленных, схватили их коней под уздцы.

- Довольно! Негодник, добился своего? Отступись сейчас же! - кричал Ескожа.

- Амир, угомонись! Жа! Попрощался - и ступай себе! - наседал Изгутты.

В его голосе клокотала злоба. С силой рванул на себя повод коня Умитей. Рыжий иноходец от неожиданности прянул скачком с места, и Умитей была вырвана из объятий Амира. Она протяжно, отчаянно закричала:

- Амир! Не уходи! Проводи, жаным, до самого костра! Меня мои родичи бросают в огонь! Не покидай, карагым, свою Уми-тей! И вы, милые друзья, не оставляйте меня, - проводите до самого огня! Все поезжайте за мной!

Она перестала плакать, слезы мгновенно высохли в ее глазах. Глядя сурово, почти гневно, на своих друзей, салов и сэре, она крикнула:

- Посмотрим, на что он горазд! - она имела в виду жениха. - Пусть только попробует встать поперек! Едем все! Проводите до конца!

Она схватила под уздцы коня Амира и повела за собой. Амир наклонился с седла и обнял ее тонкий стан, и целовал ее в лицо.

- Айналайын, луноликая моя! Пусть дыхание мое прервется, но не погаснет свет твой на моих небесах! Если суждено мне умереть - да приму смерть на твоих глазах, любовь моя! Еду с тобой!

Амир привстал на стременах и обернулся к своим друзьям:

- Едем все! - крикнул он.

Джигиты придвинулись и оттеснили Изгутты с Ескожой, тесным кольцом окружили Умитей и двинулись вперед по дороге, в направлении урочища Шолактерек... Свадебный караван пристроился к ним сзади. Аксакалы и сваты выдвинулись вперед и поехали в некотором отдалении, не в силах помешать тому, что свершалось на их глазах.

В ауле жениха большая восьмистворчатая юрта невесты была уже поставлена и ждала ее. Молодая келин вошла в юрту, поддерживаемая под руку ее друзьями, Амиром и Байтасом. Перед нею заносили в дом растянутый шелковый полог для новобрачных - сэре на этот раз точно соблюдали обычай.

Несмотря на это, жители аула Шолактерек встретили их без радостных возгласов, молчаливо и настороженно.

Однако за порогом Молодой юрты невесту встретили женге, сверстники и сверстницы радушными восклицаниями, пожеланиями добра и счастья, осыпая ее голову дождем всевозможных угощений - шашу. И никто будто не замечал присутствия рядом с невестой Амира.

Этот добрый прием невесты и забота о сохранении ее чести исходили от жениха, от самого Дутбая. Он сделал это, не испрашивая совета ни у старейшин рода Кокше, ни у своего родного отца Алатая. Набравшись мужества и терпения, Дутбай решил скрыть позор. Однако в тот же вечер, поручив гостей вниманию своей матери, умной и энергичной байбише Алатая, Дутбай спешно отправился в аул Каратая. Он был самое главное лицо в роду Кокше и всеми уважаемый мудрый аксакал.

И только наедине с агаем Дутбай изложил ему все о своих страшных унижениях, испытанных от невесты и Амира. Обычно сдержанный, доброжелательный Каратай на этот раз словно окаменел от гнева.

- Поезжайте к Кунанбаю и расскажите из своих уст ему обо всех пакостях, которые творят его волчата. Пусть он сам подавит и смоет этот позор. Иначе он может считать, что между Иргизбаем и Кокше все испортилось, нарушилось, - и настанет неслыханный раздор между нашими родами. - Так говорил Дутбай, и старик слушал его, не перебивая.

Старый, мудрый Каратай не помнил, чтобы в малочисленном и не очень богатом Кокше был такой вот молодой джигит, который со спокойной твердостью и мужеством выказывает готовность к борьбе и вражде с самим Кунанбаем, всесильным владетелем и в прошлом самым сильным властителем во всем Тобыкты. И Каратай с открытым любованием взирал на рослого, статного молодого джигита с широким открытым лбом, смелыми и решительными глазами, в которых, как у ястреба, вспыхивали глубинные золотистые искорки. Старый

Каратай говорил про себя: «Наверное, ты и станешь тем достойным сыном рода Кокше, который поведет за собой народ после меня!»

Выслушав мучительный рассказ Дутбая до конца, Каратай поднял на него немигающие глаза и коротко сказал:

- Вели седлать мне коня. Найди провожатых. Поеду немедленно.

Дутбай попросил сопровождать Каратая своего отца Алатая и одного из почтенных старейшин рода - Бозамбая.

Маленький аул Кунанбая стоял на отшибе у реки Корык, старый хаджи отделился от всего остального Иргизбая, стоявшего сейчас на Ойкудуке. Не прощая обиды, нанесенной Оспаном, токал Кунанбая, Нурганым, настояла на том, чтобы хаджи построил себе отдельный небольшой зимник. Ей хотелось пожить вдали от старших соперниц, от их взрослых неприветливых и надменных сыновей. Ее просьба совпала