Усадьба Сфинкса - Константин Александрович Образцов

– Может, по банкам?

Стрелять по довольно крупным увесистым банкам намного легче, чем положить всю обойму в «десятку» за двадцать пять метров; в чем-то явно крылся подвох, я видел это по выражениям лиц фирсов, убирающих щиты в сторону и расставляющих на обрубках бревен импровизированные мишени: они были похожи на ассистентов гениального иллюзиониста, предвкушающих исполнение знаменитого трюка. И точно: когда Захар с Петькой расставили банки на разном расстоянии и высоте, Прах подал Скипу широкую полосу плотной черной ткани, которой тот накрепко завязал глаза.

– Пять выстрелов – пять банок, – сказал Скип.

Все замерли. На этот раз не было никакой скорострельной пальбы: Скип медленно водил стволом пистолета, замирал на секунду-другую, и только потом стрелял, всякий раз сшибая на землю одну из банок. Среди зрителей шелестел восторженный шепот, взорвавшийся свистом и улюлюканьем, когда пятая пуля угодила ровно промеж глаз намалеванной на одной из банок красной физиономии. Скип стащил повязку и протянул мне.

– Теперь ты.

Если в практической стрельбе я упражнялся не так давно, то с завязанными глазами не стрелял, наверное, со времен того самого учебного лагеря, где бурно цвел наш с Верой юношеский роман. У меня было достаточно времени, чтобы запомнить расположение мишеней, но все равно каждый раз при звуке, с которым пуля пробивала тонкую жесть, я чувствовал, как будто случилось небольшое чудо. Едва последняя банка тяжело бухнулась в утоптанный грунт, позади разразилось всеобщее ликование. Машенька кричала «Браво!», а Петька всем сообщил, что «Мы с Родион Санычем свои в доску!».

– Достаточно? – спросил я, понимая, что вряд ли смогу повторить этот результат еще раз.

– Не спеши, – откликнулся Скип.

Он снова завязал себе глаза и подал знак. Захар кое-как переставил чурбаки на стрелковом поле в другое положение, водрузил на них банки и поспешно ретировался. Прах подал Скипу заряженный пистолет. Тот поднял оружие и начал целиться. Происходящее выглядело невероятным: Скип не мог видеть, куда и как Захар поставил мишени, он стоял в это время в повязке, но все равно медленно наводил пистолет, склонив голову и как будто к чему-то прислушиваясь. Ударил выстрел, и в двадцати метрах от нас одна из банок слетела наземь. Скип продолжал целиться, но как-то странно: теперь он почти не смотрел на мишени, но перед выстрелом замирал, иногда чуть сдвигал ствол пистолета, едва заметно кивал и только потом стрелял – всякий раз точно. Подобного мне видеть еще не приходилось.

– Попробуешь?

Не стоило и надеяться повторить этот трюк, но отказываться от вызова было не в моих правилах. Мне завязали глаза. Я ничего не видел, и только изо всех сил прислушивался, стараясь по отдаленному звуку шагов распознать, где Захар расставляет обрубки бревен: вот это, кряхтя, тащит волоком, значит, оно самое высокое и увесистое, а вот это пронес на руках и тяжело бухнул оземь – кажется, широкий и короткий чурбан высотой около метра…

Я почувствовал, как в ладонь легла рифленая рукоять пистолета. Состязаться представлялось бессмысленным, но я все же попробовал стрелять по слуху и памяти. Из пяти банок мне удалось сбить две.

– Вот теперь достаточно.

– Подумаешь, какие-то фокусы! – фыркнула Машенька. – В нормальной стрельбе мы все равно победили!

Спорить никто не стал. Граф извлек из кармана часы с крышкой, взглянул на циферблат и провозгласил:

– Господа, время перейти в зал! Следующие занятия – фехтование и рукопашный бой! Времени уже не так много осталось, господа, поспешим!

– А Мария Аристарховна не желает присоединиться? – холодно поинтересовался Вольдемар, глядя в сторону. – Побоксировать, может быть, или пофехтовать?

– Тебе я бы и в фехтовании задницу надрала, будь уверен! – вспыхнула Машенька. – Только, к счастью для тебя, у меня сейчас урок литературы!

– Ну и правильно, не бабье это дело, – примирительно проворчал Петька.

Машенька бросила в него испепеляющий взгляд, но ничего не ответила.

Мы отвели лошадей на конюшню и передали Архипу. Свою Медузу Машенька нежно погладила на прощание и поцеловала в умную белоснежную морду; мы с Сибиллой ограничились официальным кивком.

В Усадьбе к прохладе и привычным запахам сырости добавились тонкие ароматы скорой трапезы. Было тихо. Я пригласил Машеньку в Библиотеку. Мы сели за широкий письменный стол у стрельчатого окна, я разложил бумаги, чтобы набросать план занятий, но юная баронесса вдруг заскучала: она сидела, облокотившись на столешницу мореного дуба, вздыхала, водила пальчиком по пыльным полкам настольного бюро и отрешенно смотрела в окно. Я тщетно пытался пробудить в ней хоть какой-нибудь интерес, и это было странно, если учесть, что она сама уговорила отца убедить меня давать ей уроки литературы. Наше обсуждение наводило на нее тоску; она оживилась лишь однажды, когда принялась рассказывать, как скверно преподают словесность у них в Пансионе – а зная, как поставлено дело в Академии, я охотно в это поверил – и какой ужасный зануда их педагог. Никаких системных знаний у нее действительно не имелось, лишь откуда-то попавшие в прелестную голову и там каким-то образом удержавшиеся случайные имена, книги, из которых прочитано было от силы пять первых страниц, и обрывки стихотворений, авторов которых она путала меж собой. Я предложил пройти европейскую литературу ускоренным кратким курсом и начать с античности. Слово оказалось знакомым:

– Я ходила однажды на лекцию «Материальный космос античного человека»: было так скучно, что я уснула там раз четыреста, еще и сидела в первом ряду и неловко было уйти.

В конце концов план кое-как был составлен. Машенька записала себе перечень литературы для чтения на неделю, сделав в имени Гесиода две ошибки, и, сразу повеселев, упорхнула. Я не принадлежу к числу тех, кому нравятся миленькие дурочки, человеческая ограниченность и невежество обыкновенно меня раздражают, но Машеньке удивительно шла эта неразбериха познаний; к тому же для меня было совершенно ясно, что глупой она отнюдь не была.

Впрочем, долго размышлять о том я не стал, а пошел в спортивный зал и скоротал оставшееся до обеда время, глядя, как воспитанники азартно наскакивают друг на друга, размахивая мягкими резиновыми муляжами ножей. Между ними расхаживал Резеда, время от времени что-то подсказывая. Это было похоже на то, как учат так называемому ножевому бою в спортивных секциях, и ничего не имело общего с настоящей дракой, когда приходится противостоять яростно атакующему убийце, твердо намеренному зарезать тебя ножом. Обыкновенно в такой ситуации все балетные навыки, приобретенные в фехтовании муляжами, сразу вылетают из головы и человек делает то, что и абсолютное большинство в подобных случаях: вытягивает вперед руки,