ХТОНЬ. История одной общаги - Евгений ЧеширКо

– Ну… теоретически… – протянул тот, пожимая плечами.

– А кто его будет оплачивать, этот ваш ремонт? – взвизгнул толстячок.

– По идее, хозяин магазина должен, – вмешался Мишаня, – но это надо будет на него в суд подавать.

– А что он там наремонтирует, если перекрытия уже повреждены? – не сдавался Геббельс. – Герман Ильич, чего вы молчите? Объясните супруге, что в таком случае проживание в здании опасно для жизни.

– Ну… если повреждены…

– Так для этого мы и будем подавать заявление: чтобы комиссия определила степень ущерба и возможность дальнейшей эксплуатации дома, – терпеливо объяснила Шаповалова.

– Просто такое местечко хорошее, мы уже прикипели к нему. Да, Герочка?

– Ну… хорошее, да…

– Так оставайтесь, – распалился Геббельс. – Завернитесь в одеяла и сидите в своей драгоценной комнате.

– Саш, чего ты разошелся? – попыталась успокоить его жена.

– А потому что всегда так! Живем в говне, только соберемся из него выбраться, как обязательно найдется кто-нибудь, кто и сам не захочет, так еще и других в него окунет.

– Александр Иванович, не перегибайте, – вступился за Коротковых Самохин. – В заявлении не обязательны подписи всех жильцов.

– Я знаю, просто бесят вот такие идиоты! Для них стараются, документы собирают, а они… Что вы на меня смотрите? Я что-то не так говорю?

Он обвел взглядом толпу, но почему-то никто не решился возразить.

– Я всю жизнь работал на производстве, оставил на нем свое здоровье, – уже тише продолжил Лужицкий. – Что я получил взамен? Не бог весть какую пенсию и вот эту комнату в общежитии. Я не воровал, не хитрил, не прокручивал каких-то там схем, я работал честно. А те, кто всё это делал – я их знаю, – те сейчас живут припеваючи. Один стал начальником завода, второй во власть подался, третий так до сих пор и ворует, только в других объемах. Честно это? Вот и я думаю, что нет. Но знаете, что обидно? Что эти трое друг за друга держатся крепко. Один ищет что и как своровать, другой ворует и продает на стороне, третий их прикрывает. Подонки, ублюдки, а посмотри-ка – не разлей вода. Потому что цели у них общие и они к этим целям вместе двигаются. А мы? Живем в дерьме… А что вы загалдели? Давно в душевой были? Зайдите посмотрите. Никому ничего не нужно. Всем все равно – а что? Это же не мое, это же общее. Правильно же? Правильно. Вот и получается, что для тех подонков общее – это то, что принадлежит каждому в равной мере, а для нас – то, что никому не принадлежит вовсе, просто «не мое». И можно на это «не мое» гадить и плевать с высокой колокольни. Рухнет это «не мое», да и черт с ним, не жалко. Вы все на Шаповалову цыкаете, мол, ходит, постоянно деньги клянчит, а не было бы ее, давно бы уже в собственном дерьме захлебнулись. Вот и сейчас – здание рушится! Понимаете? Рушится! А мы здесь вместо того, чтобы объединиться и общими силами решить этот вопрос, начинаем нюни распускать о том, как кто-то прикипел к чему-то. К чему? К засратой душевой? К холодильникам этим гудящим? К слою жира на общей плите? К чему вы прикипели? Никогда у нас страна не будет хорошо жить, пока вот такие люди в ней существуют. Нам и врагов не нужно – сами все развалим и будем на этих развалинах сидеть и вздыхать. Никому ничего не нужно, никто ничего не хочет, попрятались все в своих комнатках и сидят. Мы никому не нужны, никто о нас не позаботится кроме нас самих. Сейчас у нас есть возможность уехать из этого разваливающегося общежития, а для этого нам нужно встать общим фронтом и что-то делать для этого, а не ныть и причитать. Давайте хотя бы что-нибудь сделаем вместе! Давайте хотя бы… что-нибудь сделаем…

Геббельс вдруг поморщился и, осекшись на полуслове, схватился рукой за голову.

– Саша, тебе плохо? – взяла его за руку жена Елизавета Петровна.

Лужицкий покачнулся и медленно опустился на корточки, обхватив голову уже двумя руками. Не прошло и десяти секунд, как он уже сел на асфальт и как-то отрывисто задышал.

Несмотря на то, что все случилось очень быстро, толпа будто оцепенела, наблюдая за происходящим. Лишь Елизавета Петровна зачем-то растирала щеки мужа ладонями, шепча ему на ухо какие-то слова поддержки. Люди, будто ожидая какой-то команды, молча взирали на Лужицкого и его супругу. И команда последовала.

– Человеку плохо! – закричала женщина с прической пуделя.

И в этот момент толпа задвигалась и засуетилась. Одни полезли в карманы за телефонами, другие бросились к Геббельсу, наперебой раздавая какие-то нелепые советы. Первым возле Лужицкого оказался Коротков. Он опустился перед ним на колено и закричал ему в лицо:

– Улыбнись! Улыбнись сейчас же!

Геббельс непонимающе смотрел на Короткова выпученными глазами.

– Да улыбнись ты, твою мать!

Лужицкий хотел что-то сказать, но вместо этого лишь зашлепал губами.

– Улыбайся! Делай, что я говорю!

Сообразив, наконец, что от него требуется, Геббельс попытался растянуть рот в улыбке, но его лицо скривилось, превратившись в какую-то гротескную маску – правый уголок рта полез вверх, левая же сторона лица осталась прежней, будто бы неживой.

– Скорую! Срочно! – выкрикнул Коротков.

– Вызвали уже, – сказал кто-то из толпы.

Герман Ильич схватил Лужицкого за ворот рубашки и рванул его в сторону. Несколько пуговиц покатились по асфальту.

– Под голову что-нибудь. Быстро!

Я быстро стянул с себя толстовку и бросил ее Короткову. Кто-то из жильцов третьего этажа протянул ему рюкзак.

– Глицин нужен. Есть у кого-нибудь?

– У меня в аптечке есть, – Шаповалова быстро передала Самохину бумаги, которые держала в руках, и бросилась по лестнице в свою комнату.

– И от давления что-нибудь, – выкрикнул ей вслед Коротков.

Геббельс лежал на асфальте с подложенными под голову вещами и беззвучно открывал и закрывал рот, пытаясь что-то сказать. Елизавета Петровна держала его за руку, повторяя его имя на разные лады: Саша, Сашенька, Сашуля…

Скорая приехала на удивление быстро. За это время Коротков успел всыпать в рот Лужицкого, как мне показалось, целую горсть таблеток, принесенных Шаповаловой. Врачи без лишних слов измерили Геббельсу давление, с нашей помощью погрузили его в машину и выехали из двора. Елизавета Петровна, конечно же, поехала вместе с мужем.

На этом собрание было закончено. Жильцы долго не расходились, обсуждая увиденное и услышанное, а я все же решил прогуляться. Забежав в комнату, я бросил в угол