Фонарь Джека. 31 история для темных вечеров - Александра Рау

свойства личности, а третья – жизненная сила, которая их соединяет с телом. В момент смерти тела все души обретают свободу. Но те, которые отвечают за личность, можно вернуть обратно, позаимствовав энергию другого человека. Правда, тот, кого таким образом «вернули», становится зависим от жреца или мага, который провел ритуал, и вынужден беспрекословно выполнять его волю. – Господин Линдхорст указал на Клару. – Этот же способ годится, чтобы оживлять сложные механизмы. – На этот раз он кивнул в сторону Олимпии.

– То есть вы с самого начала знали, что я никого не убил, и все равно дождались исполнения приговора? – потрясенно спросил Гектор.

– Своим сумасбродством вы едва не сорвали весьма выгодный контракт и испортили лучшее из моих творений! – строго глянул на музыканта господин Линдхорст. – Кроме того, за восстановление Олимпии и ваше возвращение на этот свет своими жизнями заплатили две девушки.

– Которых вы собирались фактически продать в Ахтуран, – язвительно заметил Гектор.

– И которые там, вполне возможно, обрели бы свое счастье, став женами и матерями.

– Вы аферист! – с ненавистью выплюнул Гектор.

– Напротив, я даю людям то, что они заслуживают. Вы хотели быть рядом с Олимпией, так что вас не устраивает? В постели она неутомима, почти как висельница с Двора Чудес, чью душу я в нее вдохнул. Завтра мы представим сенсационную мистификацию с воскрешением дочери изобретателя и ее убийцы, а через неделю вы с Олимпией и Кларой отправитесь в большой гастрольный тур.

Ослепленный

Ольга Дехнель

Исаева я встретила совершенно случайно, потому что все судьбоносные встречи могут быть только совершенно случайными, мы не указываем их в календаре и не планируем за месяц, как это любит делать наше поколение: «Я соскучилась капец, соберемся через месяц?» Естественно, у него было имя, подходившее его почти королевской натуре, но все звали его просто по фамилии – Исаев. Будто это уже говорило достаточно, и действительно, точнее сказать лично я бы не смогла. Не нашла бы слов. Исаев – это само по себе заявление.

Для того чтобы описать Исаева, слов не хватало. Однажды я сказала ему: «У меня есть всего тридцать три буквы кириллицы, чтобы описать, как я переживаю тебя каждый день, разве это возможно?» Это сердечный приступ. Маленькая смерть. На что он ответил: «Попробуй отказаться от вербальных средств вовсе».

Когда в детстве приличная девочка мечтает о принце, у него, несомненно, золотые волосы и голубые глаза. И хотя Исаев не походил на принца, он неизменно возвращал любую девочку к этому образу. Патриархальная парадигма гласит, что каждая девочка мечтает стать принцессой, и поэтому каждая девочка в этой же парадигме его хотела. Хотя каждая предпочитала думать, что она уж точно не такая.

Я не была исключением, но мне нравится думать, что я была его аксиомой. Потому что у Исаева лицо мученика, сошедшего с иконы, той самой, что вы видели в полумраке часовни, когда впервые ставили свечку за упокой любимой бабушки – и там же на вас гневно шикали другие, чужие бабушки за то, что вы делаете неправильно; длинные мягкие каштановые волосы и еще более мягкие, печальные чайные глаза. Он должен был походить на какого-то хиппи, пережиток эпохи Джона Леннона, кабинетного философа, но походил на принца. Может быть, это осанка, может быть, его манера речи. Или это все его жесты – он никогда не делал ничего лишнего, движения его рук были плавными. Королевскими. Но я сбиваюсь, ведь мне действительно нравилось думать, что я – его аксиома, по той простой причине, что мне он говорил то, чего не говорил, наверное, никому больше. И это звучало одновременно как-то благородно и невероятно странно – в плохом смысле странно, пожалуй. Уже в нашу вторую встречу он сказал мне: «Знаешь, а ты очень похожа на мою мать».

Поскольку Исаев не походил ни на кого из моих знакомых, и в целом ни один нормальный человек не найдется, что ответить в этой ситуации, я неловко дернула плечами: «В таком случае я очень надеюсь, что у вас с матушкой хорошие отношения».

«Были», – ответил он, и мне почему-то стало стыдно.

Это, знаете, какое-то дурацкое мировоззрение миллениалов: мы всегда сначала бежим надевать маску на ребенка и не всегда успеваем надеть на себя. Мы не можем мириться с чужим дискомфортом, дети краха эпох и развала государств, мы настолько привыкли к встревоженным лицам родителей дома, что чужая тревога для нас до сих пор невыносима.

Выражение тоски на его тонком внимательном лице прикоснулось к моему сердцу самым беспокоящим, мучительным образом.

Я не помню, где именно мы познакомились, будто бы оба волонтерили в собачьем приюте, но это получается какая-то ерунда, потому что я точно помню, что он говорил мне, что боится собак. Боится, но любит. Это был какой-то странный набор качеств. Весь он – кривые и ломаные, странные углы, цвета и формы, которые не должны были между собой сочетаться, но каким-то образом он заставлял весь этот набор работать в свою пользу, человек-парадокс.

Исаев жил один, почти всегда был один, его мать умерла год назад. Он, кажется, не просто не переживал эту потерю, а застрял где-то на второй фазе горевания: его гнев был праведным, опять же королевским, он не обращал его на мать, или на подданных, или даже внутрь себя – его возмущала сама несправедливость мира. А я, я не пыталась ему говорить, что жизненный цикл, рождение, смерть – это и есть справедливость; это, очевидно, было не тем, что ему хотелось бы от меня услышать.

Поэтому мы проводили наше время за бесконечными разговорами, и, кажется, говорить с ним я могла обо всем на свете: неважно, искусство это, кино, последние научные открытия, мертвые языки, религия или тот самый приют, в котором мы были волонтерами, хотя это все еще не выглядит логичным. Мне не было с ним скучно, потому что казалось, что у его знаний нет пределов. И это то, что неизменно удерживало меня около него, этого странного, удивительного человека. Он не был похож на других, но почему-то был неуловимо похож на меня, и благодаря этому наши разговоры не заканчивались.

* * *

Я впервые оказалась у него дома, конечно же, случайно. К тому времени я успела запомнить, что все, что касается Исаева в моей жизни, –