Фонарь Джека. 31 история для темных вечеров - Александра Рау

сидячее положение, и я вижу, как глаза у Исаева неистово расширяются. Вот теперь он, кажется, готов бежать. Но мои волосы падают на плечи – замечательный каштановый, я выше, чем себя помню, я понимаю это, только когда ноги касаются земли.

Но меня нет.

Я в кинотеатре, глубоко внутри своей головы.

Его год рождения – 1997-й, это самый лучший год. Год, когда он родился.

Он родился раньше срока, и я столько времени провела около кюветы.

Но меня там не было. Это не я. Меня там нет.

И я все еще не могу открыть глаза – ни в кинотеатре, ни наяву, я все еще вижу его, когда он падает передо мной на колени, когда он берет меня за руку, и слово, которое он произносит, заставляет меня задохнуться – или задышать, как посмотреть. Ведь до этого я не дышала.

– Мама.

Одно слово, он произносит всего лишь одно слово.

В кинотеатре в своей голове я бросаюсь на стены, я кричу, я царапаю ногтями собственную черепную коробку. Я выше, у меня другая осанка, я не чувствую ничего, кроме петрикора, а 1997-й – это самый лучший год.

Год, когда у меня родился сын.

У меня нет детей.

У меня самый лучший сын на свете.

* * *

Какая ирония. какой замкнутый круг. ведь сепарация сына от матери не закончится, пока этого не пожелают оба участника. круг замыкается.

* * *

Губы, которыми он прижимается к руке – моей руке? ее? – сухие и горячие, я чувствую, как кожа собирает его тепло, становится теплее сама.

Я открываю глаза.

Я знаю лицо, которое вижу в зеркале. Оно старше, выразительнее, лицо королевы с каштановыми волосами.

Когда ее ладонь ложится на такой же каштановый затылок принца, она улыбается.

Я смотрю на свое лицо. Я не вижу в нем себя. Я вообще ничего не вижу, картинка расплывается.

«Помолчи», – звучит в голове ее голос. Петра – камень, мое тело камень, ихор – жидкость в венах богов, но она совсем не кажется мне божественной. Я не чувствую ничего, кроме запаха, который въелся в нашу кожу. Ее волосы.

– Добро пожаловать домой, сынок.

Это все очень просто, это очень знакомо. Это как будто возвращаться домой.

У меня нет дома, я из ниоткуда. Ее лицо ничего не выражает, но я знаю, что она меня слышит. Я чувствую, как она ломает сопротивление.

Я жду, что он будет задавать вопросы, я жду, что он начнет сомневаться, что он сделает хоть что-то. Что ему, может быть, станет интересно, почему паук сожрал меня. Но пахнет ладаном, пахнет петрикором, пахнет рубиновыми каплями без вкуса и пахнет чем-то еще. Новый запах, вероятно ее, а он, коленопреклоненный, вдруг утыкается лицом в ее руку и тихо плачет.

Картинка расплывается, ее улыбка в зеркале кажется мне мягкой. Материнской. Мое лицо не умело так делать.

«Видишь, он мой? Всегда будет мой».

Я ничего не вижу. Тогда я заснула, укрытая саваном из дождя.

Оказалось, что навсегда.

Последняя воля

Мария Токарева

Мир Зорэм, королевство Эгурра

Шахтерский городок Готтод встретил дождями, слякотью, раскисшей осенней дорогой и давящим ощущением беды. Патрик Эртон доверял своему чутью: он уже семь лет снимал проклятия. Его лучшими спутниками стали восьмиконечная звезда – символ веры – и револьвер. Хотелось надеяться, что в Готтоде второй инструмент не понадобится.

– Возможно, Создатель давно позабыл о нашем мире. Но зато наши мертвые смотрят за нами. Наверняка смотрят, – так рассуждали нищие старухи, несшие хворост. Морщинистые, сгорбленные, испитые временем, они напоминали Патрику ожившие деревья в изорванных чепцах. Старухи повстречались ему на подъезде к городу: они вместе укрылись от дождя под каменной аркой, на которой висел выбеленный солнцем лошадиный череп.

«Ничего себе украшение! Ладно, это будет рядовое задание по снятию проклятий», – успокаивал себя Патрик, хотя под подозрительными взглядами старух ему сделалось не по себе. О Готтоде он узнал из газетной хроники: в городе сгорело поместье местного аристократа, господина Блама; верный пес загрыз мэра Готтода, господина Аргайла; молнией убило жену местного богатого торговца, господина Фарфа. И все это в течение пары недель. Будто кто-то пожелал страшных несчастий всем этим людям. Патрик не знал, связаны ли эти события. Возможно, это были лишь печальные совпадения и он зря приехал. Такое уже бывало. Но молодой человек был уверен: лучше зря потратить время, чем равнодушно смотреть на чужие несчастья.

Однако Готтод встретил помощника не слишком радушно. Когда Патрик заводил лошадь в ворота постоялого двора, то наткнулся на еще одну старуху.

– Убирайтесь! У нас тут не рады чужакам! – взвизгнула та, сплюнула гостю под ноги и посеменила прочь.

Патрик огляделся. Постоялый двор выглядел полузаброшенным, точно город давно не посещали люди «из внешнего мира». В таких местах, как Готтод, само время казалось застывшим и вязким, словно его навечно поймали стропила старинных деревянных домов с полустертыми гризайлями[13]. Патрик пожал плечами, посмотрел вслед удаляющейся старухе и вздохнул: «Вот так и помогай людям».

Он, подающий надежды молодой дипломат, мог выбрать куда более завидную карьеру вместо разъездов по маленьким городам и селам. Но после войны Лоттана и Эгурры политика и в особенности дипломатия перестали интересовать Патрика. Он ощущал себя обманутым и даже униженным: все его усилия, переговоры, поездки в Лоттан и аудиенции у короля враждебной стороны не дали ровным счетом ничего. И не играло роли, насколько убедительно говорил Патрик, не имело значения, что король Лоттана обещал ему не допустить начала войны.

Взаимные противоречия крепли, правитель Эгурры был недоволен политикой соседа в отношении фейри из Зачарованного Леса, которых в Лоттане объявили врагами человечества. А потом потянулись дворцовые интриги и перевороты… И вот началась война, которая превратила Патрика из наивного мальчика в опаленного жизненным опытом мужчину.

Тогда же у него открылся магический дар: умение изгонять злых духов именем Создателя и Его Света. Снятие проклятий стало утешением, тем, что позволяло забыть гул паровых танков и скрежет артиллерийских орудий.

– Есть ли номера? – осведомился Патрик на постоялом дворе. Но дородный мужчина, лениво листающий газету за дубовой стойкой, только недобро сузил и без того небольшие глаза.

– Нет. И не будет.

– Странно, мне показалось, ваше заведение пустует…

– Мест нет. Здесь не любят чужаков. Особенно таких, как вы.

– Каких же?