Фонарь Джека. 31 история для темных вечеров - Александра Рау

роковая, иногда даже трагическая случайность. Мы договорились о киномарафоне «Звездных войн», потому что ты можешь не любить сай-фай и просто ненавидеть космооперу. Но Исаев считал, что, для того чтобы критиковать ее с полным осознанием происходящего, нужно ее как минимум досмотреть.

Примерно так я сама говорила в школе про Льва Толстого, поэтому его позиция мне откликнулась, и так я оказалась в его огромном одиноком доме. Как особа почти королевская, естественно, он жил в частном секторе, у самого леса, на участке с огромным искусственным прудом, над которым росли плакучие ивы. «Их любила моя мама», – равнодушно отметил он, поймав мой взгляд. Я влюбилась в это место немедленно. Странное, немного холодное, невероятно одинокое. Я не слышала такой тишины уже очень давно – в черте города никогда точно.

И уже ради этого стоило ненавидеть космооперу.

Дом был огромен – слишком большим для одного Исаева, он признавал это сам. Поэтому дом выглядел необжитым, этот легкий налет присутствия чьей-то руки, знаете, неровная стопка книг в самом неожиданном месте или забытый пузырек крема для рук, букет запахов, танцующих в воздухе. Внутри царил полный штиль, абсолютная статика. Так не бывает в местах, где живут люди. Пахло хлоркой, петрикором, моющим средством, стерильностью.

Комната его матери была абсолютно нетронутой, мне казалось, что хозяйка вот-вот выйдет из ванной и мне придется краснеть и заикаться, объясняя незнакомой женщине, что я забыла в ее пространстве. Тогда же я впервые увидела ее фотографию – мать Исаева могла быть только королевой, верно? Ее тяжелые каштановые волосы были гораздо ниже спины, я ни у кого не видела такой осанки и такого острого, знающего взгляда. Она была мертва год. Она смотрела на меня с фото и знала обо мне абсолютно все, и в этом было ее преимущество. Я знала только ее сына, которого, если разобраться, тоже не знала совсем.

От ее взгляда хотелось бежать, но я уже понимала, что не смогу спрятаться. В комнате запах петрикора стал еще сильнее, а сразу после, будто аромат раскрывался, запахло сандалом, и ладаном, и чем-то еще, чем обычно пахнет в церкви. Я растерянно огляделась, только чтобы наткнуться взглядом на Исаева в дверях. Он наблюдал за мной молча, внимательно, словно ждал вердикта.

– Мы совсем не похожи, – негромко проговорила я, и уголки его губ дрогнули, будто я сказала что-то смешное. Но я упрямо продолжила: – Я имею в виду, я русая, типично славянский тип, и метр с кепкой, а твоя мать была… Ну. Королевой?

Исаев неопределенно пожал плечами, смеясь над чем-то, что было для него абсолютно очевидным и решительно непонятным для меня самой, будто знал какую-то тайну.

– Это… Ваш общий вайб? Я не знаю. То, как вы себя несете. И вообще, дай себе немного времени: никто не становится королевами в их ранние двадцать, в самом-то деле.

В тот день мы осилили только два эпизода, я окончательно убедилась в том, что ненавижу космооперу, но пока не настолько, чтобы написать об этом диссертацию, так что было принято решение смотреть дальше. Запах петрикора преследовал меня весь вечер, всю дорогу до дома. И как только я легла спать – сценарий эпизода назойливо крутился на репите у меня перед глазами, хотя я была готова начать просить пощады, – пошел дождь. Я уснула, укрытая густым запахом петрикора, точно одеялом, точно саваном.

* * *

«петрикор – это греческое слово, знаешь?» – говорит мне голос исаева во сне, и я злюсь на него, потому что не нужно мне объяснять, что такое петрикор, я сама это прекрасно знаю, честное слово, но он почему-то игнорирует недовольное выражение моего лица и продолжает; «петра – это значит камень, а ихор – жидкость, текущая в жилах богов. ну хорошо, хорошо, ты знаешь про греческое слово. а как насчет научного обоснования? некоторые растения в засушливые периоды выделяют масла, которые поглощаются глинистыми почвами и горными породами. во время дождя эти масла высвобождаются в воздух вместе с химическим соединением – геосмином, метаболическим побочным продуктом актинобактерий, что и производит характерный аромат…»

я просыпаюсь.

* * *

Может быть, мне нравится Энакин Скайуокер. Но это все еще не точно. Однако это тот самый процент драмы, который мне необходим, для того чтобы ощутить некое единство с персонажем. Если вы понимаете, о чем я.

Может быть, история даже неплохо сохранилась…

Я с трудом вспоминаю, какой сейчас эпизод и что именно там происходит сюжетно. Возможно, я даже не могу открыть глаза. Потому что мне кажется, что, если я их сейчас открою, вот прямо сейчас, передо мной будет кто-то стоять. Я чувствую присутствие этого человека кожей, я могу различить колебания воздуха, когда он меняет позу, но это совершенно точно не Исаев, потому что им не пахнет. И его тепло не чувствуется.

В воздухе висит невозможный запах петрикора и ощущается прохлада после дождя. В какой-то момент человек влажно и холодно прикасается к моему лицу, точно знакомясь.

А после пропадает. Я вздрагиваю, испуганная птица, не более, я сама себе кажусь несерьезной.

И просыпаюсь.

Исаева рядом нет, и я отправляюсь на поиски, чтобы обнаружить его на кухне, где он осторожно пододвигает ко мне чашку кофе – свою – и говорит:

– Все же космоопера действительно не наш жанр.

А я криво усмехаюсь в чашку.

– Пока я спала, шел дождь?

Он смотрит на меня чуть рассеянно, словно не понимает, о чем я говорю.

– Нет, никакого дождя не было, хотя, признаюсь честно, он бы сейчас очень не помешал: сохранил бы немного времени, которое я однозначно потрачу на полив кустов.

Вот так, незаметно, он увлекает меня в разговор снова, и я смеюсь, делаю глоток, отвечаю – с ним всегда чертовски легко говорить и так же легко смеяться.

Мы торжественно обещаем друг другу, что сагу мы досмотрим, чего бы нам это ни стоило.

* * *

Но что-то происходит, и он становится моей нормой, моей рутиной, и дело даже не в том, что мы смотрим вместе «Звездные войны» – мы их, конечно, досматриваем. Дело в том, что я задерживаюсь все чаще, он кажется мне таким знакомым и таким привычным, будто я знаю его много лет или много жизней.

Я люблю вечера, которые мы проводим в его гостиной, и все, что он рассказывает. Исаев много говорит о матери, на каком-то этапе в нем будто прорывает дамбу, он