Ведун - Александр Владимирович Мазин

Нет. Одно лишь облегчение на лице, и нешуточное. Минула беда. Ништо. Сейчас оклемается и снова начнет народ дурить.

— Дай-ка! — Дедко забрал у Бурого пирог, остановился, глядя на хороводящихся детишек. Тем тоже было весело: бегали вкруг парнишки с повязкой на глазах, уворачиваясь от его объятий. Не у всех выходило. Вот одного поймал «мертвец» и теперь тот тоже «помер»: завязал глаза и принялся ловить «живых».

— На того глянь, в кожушке с кочетами… — пихнул Дедко.

Бурый глянул. А интересный малец. Внутри — будто зернышко темнеется. Проклятье?

— Оно самое, — подтвердил ведун. — Родовое.

— И что?

— А то, что такое нам и надо, — он решительно направился к мальцу.

Детский хоровод распался: шарахнулась ребятня от Дедки. Это взрослые могут злую силу ведуна не заметить, а детишки не проморгают. Кто из мелких сторожко жить не умеет, тот до возраста не доживет, к заложным присоединится.

Разбежались все, кроме «мертвяков». Те продолжали бродить по утоптанному снежку внутри очерченного кола, поводя руками. Они да порченный малец. Этот замер, как придавленный кошачьей лапой воробышек. Один из «мертвяков» коснулся его, обрадовался, было, стянул повязку…

И увидел Морду. Шарахнулся и дёру!

— Папка твой кто? — спросил Дедко.

— Князя нашего корабельный мастер! — пискнул малец. — Прочицем кличут. Я у него Первак!

— Ты меня не бойся, Первак, — сказал Дедко, опускаясь на корточки и отворачивая Морду в сторону. — К батьке веди.

— А я и не боюсь! — соврал малец. И кинулся в толпу. Удрал бы, если бы Бурый его за шкирку не поймал.

— Не так шустро, — сказал он, приподнимая мальца. — Мы тебе добра хотим. Потеряешься — пропадешь, а старому за тобой не поспеть.

Малец глянул на Бурого… И поверил. Протянул лапку.

Двор у корабельного мастера не бедный оказался. Но в посаде. Близ пристани, меж двух корабельных сараев. Ворота настежь.

Во дворе — суета. Посреди — высокий костер, зажженный от небесного огня. Праздник!

Дедко прошел через двор (перед ним расступались) к крыльцу. Бурый с мальчишкой — за ним.

В доме вошедшие первым делом увидели длинный стол, накрытый по случаю праздника чистой скатертью. На ней — яства богатые и кувшины многочисленные. За столом — родичи. Во главе — дедушка. Седовласый, важный… И какой-то перекошенный.

— Добра дому сему! — Дедко легонько пристукнул посохом по дощатому полу.

— И тебе, прохожий человек, — Старец во главе стола глянул на Дедку без радости, даже недобро. Как гостя Дедку не приветил, угощения не предложил, только и спросил:

— Что внучок мой? Набедокурил?

Мальчишка испуганно шмыгнул за Бурого. Видать, суровый нрав у главы рода.

— Не он, — надменно уронил Дедко. — Ты нагадил. И ему. И всем своим отпрыскам.

Тут Бурый пригляделся и заметил у старца такую же мету, как у мальца. Только не крохотную, а здоровенную, расползшуюся по всему нутру.

И многие из мужей за столом тоже оказались мечены. Ну да, родовое ж проклятье.

— Что за пустомеля? Ты кто? — вскипел старец. — Как смеешь меня… в моем доме…

И закашлялся, затрясся…

— Смею! — грянул Дедко, поднимая посох. — Ибо покон забыт в доме сем! Гость в дом, радость в дом! А и не быть теперь тут радости!

Старец чаял возразить, но не смог. Вдруг изошел рвотой. Точно, проклят. Опаскудил стол праздничный. А ведь нынче это не просто стол трапезный. Нынче люди совместно с богами пищу вкушают. После такого все яства со стола — только свиньям, а стол — на дрова.

Родня ахнула дружно. Погубил праздничное застолье глава рода.

А блевотина-то непростая. Кровавая.

— Отпусти дитенка, Младший! — велел Дедко. — Быть дому сему впусте!

Бурый не послушался. Угадал: Дедко уходить не собирается. Ждет, когда упрашивать станут.

А они станут. После такого-то.

Не ошибся. Старец во главе продолжал корчиться, исходя кровавой желчью, а один из мужей уже подскочил к Бурому, ухватил за руку, которой тот держал ладошку мальца, выкрикнул:

— Что? Что с сынкой моим⁈

О как! А на этом-то проклятия и нет. Как так?

Бурый настолько удивился, что упустил миг, когда вокруг засуетились. Старца уволокли куда-то, подоспели две девки с чашами и хлебами. Далее — по обычаю.

Мед был хорош. И губки у девки. А вот хлебушек пресноват.

Ну да не важно. Потому как их тут же за стол позвали.

Дедко принял как должное. Бурый подозревал: старый с самого начала, когда заметил мальчонку с порчей, ведал: будет им в Полоцке гостеприимный дом, где станут ведуну угождать-потакать. А ему и отдариться за добро будет чем. Проклятье-то на роду не смертное, и наложено не родным богом, а чужедальним. Так что снимет его хоть Стрибог, хоть Волох, да с охотой. А можно и Перуна попросить, ежели папка мальца и впрямь князю служит. Может оттого и нет на нем самом порчи, что Перун облегчил?

Оказалось, неправ Бурый. Не кровный родич Прочиц, взятый. И знак Перуна носит. Правда не на коже, на ремешке, но может потому и не перебежало проклятье. А вот всех сыновей того старца, что стол, «божью ладонь» заблевал, оно забрало. Остались только дочери. Остальная родня за столом — либо дальние, либо принятые. Прочиц — первый в ряду. А сын его — первый из кровных. Наследники.

А наследовать есть что. Двор богатый. Одних коней — два десятка. Да что кони… Три лодьи торговые у рода, холопов — полсотни, из которых половина Прочицу на верфи пособляет, умельцы то есть.

Богатый род. И Дедку уж так обхаживали и сяк. Бурому тоже перепало. И со стола и другого сладкого. Проснулся утром в теплом месте: по одну руку девка и по другую. Как оказались, не помнил. Но тоже не упустил. Облегчился, напился водицы, разбудил подруженек и порадовались.

А потом опять за стол. А вечером — на гулянье. Дедко пропал куда-то, но Бурый не опечалился. Без Дедки веселее.

И было весело. Бурый забыл, что он не человек, а ведун. Катался со всеми с горки на лед замерзшей Двины, швырялся снежками, плясал-кружился с парнями из киевского каравана, шедшего в Новгород, но не успевшего до праздника и свернувшего сюда, в Полоцк. Встречать Солнцеворот в лесу, где нет ни небесного огня, ни сильных жрецов,