Фонарщица - Кристал Джей Белл

если и хотели бы. – Он бросает взгляд на Сюзанну и улыбается. У меня внутри все переворачивается, и он снова поднимает на меня взгляд. На его лице возникает игривая улыбка. – Но ты смогла.

Воспоминание вспыхивает во мне, как лесной пожар, будоража чувства. Одиночество и тоску, вину и страх. Стыд. Мной воспользовались. Как и всеми нами. Но я все равно не понимаю, как он их сюда заманивал. До Пру и моей истории с ним я ни разу не видела Гидеона с другой женщиной. Наедине.

– Что они в тебе находят?

– Ты умная женщина. – Его голос червем ползет у меня по коже. – Пожалуй, пора нам прийти к согласию. Какое было у нас с твоим Па.

Пол подо мной кренится, и я чуть не роняю стамеску. Я так отчаянно качаю головой, что скрипят зубы. Он кивает:

– Твой отец тоже был не промах. Он держал рот на замке, когда я получал новый заказ. Ты ведь знаешь, как опасно бывает шататься в тумане. Уорблеру повезло иметь таких надежных фонарщиков, которые указывают другим путь. Но несчастные случаи нет-нет да и случаются. Фонари гаснут. – Глаза Гидеона сверкают. – Или их забывают зажечь.

Вранье. Он врет, чтобы уязвить меня. Па никогда бы не допустил такого злодейства. Никогда. Он был хорошим человеком. Самым лучшим. Пока мой разум пытается найти объяснение инсинуациям Гидеона, мой дух колеблется. Я делаю глубокие вдохи, пытаясь унять урчание в животе. «Держись подальше от Гидеона. Обещай мне». Па знал. Знал, что тут творится, и никому не говорил. Образ Па у меня в сознании, его щедрая улыбка, разбивается вдребезги, словно зеркало, дробясь и превращаясь в нечто чудовищное. Нечеловеческое. Вроде Гидеона.

Я смотрю на него затуманенным взглядом. И сжимаю стамеску уже не так сильно.

– Твой отец не был плохим человеком. Но жизнь ему опротивела. Думаю, из-за чувства вины. – Гидеон проводит кончиками пальцев по столу, по самым бороздкам, и хмурится, словно вспомнив что-то неприятное. – Он решился бросить семью, лишь бы кто-то другой разгребал это.

Я снова вижу, как он висит на фонарном столбе, и мои губы дрожат, а сердце готово разорваться. Его шея покраснела там, где врезалась веревка. Язык высунут. Бессмысленный взгляд покрасневших глаз. Но вместо прежнего горя и сожаления, щиплющих мне глаза, я чувствую гнев и предательство.

– Но ты сильнее его. Ты никогда не сдашься, потому что не ставишь себя на первое место. Для тебя главное – семья.

Я закрываю глаза и выдыхаю через нос. Внутри я кричу. Кричу из запертого сундука, который выбросили за борт. Он погружается в ледяную Атлантику, все глубже и глубже, поглощаемый темнотой и холодом, где никто меня не услышит.

– Делай по-моему, и твоя семья никогда не узнает нужды. Твое положение навсегда останется за тобой.

– А если я не стану потворствовать тебе?

Я знаю, что он скажет, но у меня такое чувство, что я должна произнести эту реплику, словно играю в пошлой пьесе.

– Я заберу ваш дом, и вы окажетесь на улице. А потом от меня настрадаются все, кто тебе дорог: твоя мама, Джози и – давай не будем забывать – милая Пруденс. – Гидеон подходит ко мне, скрип его шагов напоминает маятник, и хватает за подбородок грубыми пальцами. Он закидывает мне голову, и все, что я вижу, – это ледяную решимость в его голубых глазах. – Я могу быть лучшим из всего, что ждет ее в жизни. Или худшим.

Я смотрю на него снизу вверх, и во мне разгорается огонь. Он начинается с подбородка, от прикосновения резчика, и разливается по всему телу, как горящее масло, едва сдерживаемой клокочущей яростью. Она хочет поглотить каждый дюйм Гидеона. Сжечь его. Заставить мучиться. Эта рвущаяся из меня жестокость бросает вызов его угрозе, пока ее не смягчает леденящее понимание. Па бросил нас на растерзание этому извергу.

Тихие воспоминания о Па всегда давали мне утешение. Теперь их у меня отняли, эти драгоценные моменты. И извратили. Глаза наполняются слезами, остужающими мое пылающее лицо. Гидеон улыбается и отпускает меня, видя только то, что хочет видеть. Страх и покорность. Это то, что я ему показываю.

– Я провожу тебя домой. – Он хочет взять меня под руку. – Женщинам сейчас не следует ходить одним. Это небезопасно, ты же знаешь.

Мы выходим из мастерской рука об руку, само воплощение благопристойности, и он шепчет мне на ухо:

– Смотри не попадайся мне больше в мастерской. А не то пеняй на себя.

Он закрывает за нами дверь, и вокруг Сюзанны смыкаются тюремные стены. С каждым шагом, который мы делаем, удаляясь от мастерской, я чувствую, как она тянет меня назад, словно луна – приливную волну. Но между нами пропасть, которую мне не преодолеть, слишком велико расстояние. Только во сне луна почувствует касание океана. Я боюсь, что Сюзанна сейчас слишком недосягаема. И виной тому Гидеон.

Мы вдвоем неспешно идем сквозь глухой туман. Когда мы минуем фонарь Па, я лишь бросаю на него беглый взгляд и вижу красный цвет.

Глава 16

Следующие два дня я умудряюсь избегать любых внешних контактов, не считая обслуживания фонарей в лишенном смысла сопровождении Генри или Мэтью.

Каждую минуту каждого дня я чувствую себя так, словно бреду по дну реки. В моих движениях тяжесть, всепроникающий холод. Когда я не работаю, я сижу в нашей с Пру спальне. Выхожу, только чтобы заварить чай из ивовой коры, помогающий от синяков, оставшихся у меня после стычки с Гидеоном, и возвращаюсь с чашкой в спальню. По косым взглядам Пру я вижу, что она думает, будто я дуюсь на нее за критику, которую услышала в ответ на обвинения в адрес Гидеона накануне вечером.

Весь день я лежу на застеленной кровати, разглядывая прожилки и трещинки на ближайшей стене, и пытаюсь найти способ пролить свет на ужас, творящийся в Уорблере. Как-то помочь Сюзанне. Пытаюсь постичь, кто же такой Гидеон. Если не считать детского легковерия и игры воображения, я никогда всерьез не относилась к преданиям Па, уорблерским суевериям или существованию ангелов и демонов. Возможно, что зря. Кем бы ни был Гидеон, он не человек. Не совсем. Рыбаки и китобои будут рады узнать, что их ряды пополнились новой верующей во всякую чертовщину.

Теперь, когда нет никаких сомнений в виновности Гидеона, я должна найти способ убедить остальных. Все винят Леонарда. Но я так не считаю. Раз его нигде не видно, остается лишь