Фонарщица - Кристал Джей Белл

развалинами собрались мужчины. Вид у них такой, словно они сами выбрались из огня, их почти не узнать, перемазанных серо-черной сажей. Должно быть, они первыми примчались на пожар. Я с трудом узнаю Генри в толпе, его большая борода так посерела от сажи, что он выглядит лет на тридцать старше.

– Господи, помилуй его душу.

Я бросаю взгляд на Дэвида. Он вынул трубку изо рта и прижал свободную руку к сердцу. Его взгляд возвращается к мужчинам. Только сейчас я замечаю скрюченную фигуру на земле за их ногами. Обугленную, почерневшую, с розовыми участками. Издали не так-то легко опознать человека, но сомнений нет. Это Гидеон. С губ у меня срывается всхлип облегчения, я отшатываюсь, и стремянка падает, выскользнув у меня из пальцев. Лязг привлекает внимание Генри, и всю меня охватывает неведомое ранее чувство. Возможно, это экзальтация. Свет наконец-то пробивается сквозь тьму.

Все кончено. Гидеона больше нет. Мы спасены. Дэвид скованно похлопывает меня по спине. По его деревянным движениям я понимаю, как неловко он себя чувствует.

– Ну-ну.

Я качаю головой, выпрямляюсь и вытираю глаза:

– Извините.

– Ничего. Жизнь жестока. Все, что мы можем, – это бороться за выживание. К счастью, огонь не перекинулся дальше мастерской.

Меня окатывает холодом.

– Что?

Дэвид кивает в сторону развалин. Там, где раньше стояла мастерская, теперь выжженный пустырь. От носовых фигур остались только кучи пепла и обугленные головешки, деревяшки, походящие на безымянные могилы. Сюзанны и Мириам. Я обрекла их на смерть.

Глава 19

Как только я возвращаюсь домой, Пру бросается ко мне и берет за руку, усаживая у очага. Я чувствую себя так, словно меня тащили за кораблем через весь океан. Изнеможение так давит на меня, что даже поднять голову и встретиться с ней взглядом требует труда. Я восемнадцатилетняя убийца. Я отняла три жизни, две из них невинные. А сейчас разобью сердце сестре.

В камине оседает полено, потрескивая, и искры сыплются на пол. Без топлива они гаснут, не то что в мастерской Гидеона, где лежали Сюзанна и Мириам, обреченные на огненную смерть, деревянные узницы, запертые в аду, созданном мной.

Пру сжимает мне колено:

– Что случилось?

Я отрываю взгляд от коварного огня и смотрю в простодушное лицо Пру. Беру ее за руки и чувствую, какие они маленькие. Как и положено рукам младших сестер. Малютка. Но она не ребенок, а женщина, и, когда я смотрю на ее руки, я вижу такие же длинные, тонкие пальцы, как у меня. Она спасена. Пру спасена. Эти слова крутятся у меня в голове, пытаясь отогнать ужасную убийственную правду того, что я ненароком натворила.

– Был пожар.

В горле першит, голос сиплый. Пру ободряюще кивает, и я впитываю ее силу, пока она есть.

– Сгорели дотла и дом, и мастерская.

Пру не меняется в лице, но ее хватка усиливается. Мне нет нужды уточнять. Все и так ясно по моему сдержанному тону. За миг до того, как мир человека разобьется вдребезги, он уже это знает.

– Гидеон мертв.

Раньше я думала, что произнесу эти слова с чувством триумфа, за которым последует несказанное облегчение. Но ничего подобного. Слова ложатся безжизненно, бесцветно, как чешуйки омертвевшей кожи. Однако для Пру в них вся тяжесть мира. Она падает в мои объятия, и мы вместе сползаем на пол. Тепло камина согревает ее и обжигает меня. Из чистого упрямства я не пытаюсь отодвинуться. Сюзанна и Мириам были не в состоянии пошевелиться. Разве я не могу вытерпеть небольшого жжения? Легкого пощипывания.

Я глажу Пру по спине и утешительно курлыкаю между ее всхлипами. У меня едва хватает сил, чтобы быть рядом с ней. Кручина давит на плечи. Но для Пру у меня найдутся силы. Для нее всегда найдутся.

Шорох ткани отвлекает меня от ее содроганий. К нам подходит мама, теребя свою юбку. Рот ее нерешительно приоткрыт, в ее глазах читается неуверенность. Я ничего не думаю, только смотрю, как она наклоняется к нам. Левой рукой она бережно похлопывает Пру по спине. Правую кладет мне на плечо, так легонько, что я бы и не заметила, если бы не видела. Она сжимает мне плечо и кивает, ее блестящие глаза смотрят на меня.

Всхлип срывается с моих губ, и стена, которую я возвела вокруг своего сердца, дает трещину. Трепещет надежда, невесомая, как перышко. Я хочу удержать маму, но не могу отпустить Пру. Мама возвращается на свое место в качалке задолго до того, как Пру успевает прийти в себя, так и не увидев этого чуда.

Два дня Пру ходит как пришибленная. И я не лучше; каждая из нас раздавлена своим горем, но суть его едина. Загубленные жизни. Для Пру – того, с кем она хотела начать новую жизнь. Для меня – двух молодых женщин и моя прежняя жизнь, в которой на моих руках не было чужой крови. Если и есть что-то хорошее в нашем горе, так это то, что впервые за две недели мы с Пру льнем друг к дружке. Забыв разногласия. Как сестры. Пусть она и не знает всей правды, но мне хорошо уже оттого, что она рядом, и одним этим облегчает мою боль. Я успела забыть, когда последний раз принимала чье-то утешение, и это укрепляет мою решимость не отходить от нее.

Ночью она плачет, зарываясь лицом в подушку. Я ложусь к ней и обнимаю, не зная, насколько ей легче от этого, но она никогда меня не отталкивает. Я чувствую себя почти как в детстве, когда наш дом сотрясали весенние бури. Или когда другие дети в школе рассказывали нам страшилки, которые мы не могли выбросить из головы. Мы всегда горой стояли друг за друга, и потому я не колеблясь обнимаю ее, даже если мне самой утешение нужно не меньше.

У нас есть мы, и наши горькие объятия, наша суровая верность друг другу понемногу растворяют мое чувство вины. Оно не проходит совсем. И не пройдет никогда. Но я напоминаю себе, что моя семья и весь Уорблер теперь в безопасности, и это помогает. На третий день большую часть пожарища расчищают. Тело Гидеона в таком состоянии, что его не выставляют для прощания на похоронах, равно как на поминках у него дома, ведь дома больше нет. Вместо этого его хоронят на церковном кладбище, где священник рассказывает о его жизни всем собравшимся, включая нас с Пру. Ничто из того,