Фонарщица - Кристал Джей Белл

– Гидеон прибыл в Уорблер тридцать пять с лишком лет тому назад, юнгой с голландского китобойного судна, серьезный, но с располагающей улыбкой. Любопытство привело его к витринам на набережной, и он стал засыпать вопросами всех торговцев, скрываясь из виду всякий раз, как замечал кого-нибудь из своей команды. Когда корабль отплыл, все решили, что этот мальчик отбыл с ними, но на следующее утро, когда туман уже рассеивался, Гидеон показался из леса, голодный и грязный, но удовлетворенно улыбающийся.

Священник посмеивается и улыбается двум прихожанам, достаточно пожилым, чтобы помнить этот момент.

– Было ясно, что его не манит жизнь на морских просторах. Уорблер, тогда еще молодое поселение, нуждавшееся в крепких руках, принял его с распростертыми объятиями. Но больше всех ему обрадовался Чарлз Кислинг, наш старый корабельный резчик, увидевший, что этот мальчик проявляет живой интерес к его мастерской. С таким подмастерьем Чарлзу больше не было нужды ходить ни в лес за древесиной для заказов, ни на лесопилку. Кроме того, он заметил восхищение Гидеона его ремеслом. Гидеон, все схватывавший на лету, скоро превзошел остальных подмастерьев, а затем и его самого.

– Пятью годами позже, когда Чарлз умер, он оставил свою мастерскую и дом Гидеону – так он любил этого улыбчивого, вдохновенного юношу. Старик успел стать ему, можно сказать, приемным отцом, и Гидеон тяжело переживал утрату.

Мне хорошо знакомо чувство, когда теряешь детскую невинность. Смерть близкого человека, отца, не выразить словами. Можно только почувствовать. Как бы то ни было, я никак не могу сопоставить мальчика, о котором говорит священник, с тем человеком, которого знала. А священник продолжает:

– Прежнее мальчишеское обаяние и веселость Гидеона уступили место сознательной трудовой этике, постоянному изучению своего ремесла. Он повзрослел и стал неотъемлемой частью нашего сообщества; преданность и страсть, которые он вкладывал в свою работу, вызывают восхищение, а качество ее – изумление. Он был прирожденным талантом. Ваятелем.

Ночных кошмаров, добавляю я мысленно.

– И хотя он был завидным женихом, ни одна женщина, похоже, не привлекала его внимания. Он любил одно лишь свое ремесло.

Священник, кажется, не замечает сдавленных рыданий Пру и слез, струящихся по ее лицу. У меня болит за нее сердце, но в то же время я испытываю облегчение, смазанное чувством вины оттого, что Гидеон не объявил публично о своих намерениях жениться на Пру. Об этом знают только Генри, Джози, Пру, мама да я.

Священник заканчивает надгробную речь, подчеркнув, сколь многим обязан Уорблер Гидеону. И хотя он этого не произносит, я уверена, что все мы думаем об одном. Наша экономика серьезно пострадает от смерти Гидеона. Благодаря его мастерству в наш порт заходило много кораблей. Теперь нам придется заново отстроить мастерскую и нанять нового корабельного резчика, который будет поддерживать репутацию нашей верфи. Мэр Олбрайт, несомненно, попытается пустить в оборот молву о наших удачливых носовых фигурах, пока еще можно сыграть на этом.

В любом случае теперь, когда Гидеон мертв, можно больше не беспокоиться о том, что пропадет кто-то еще из молодых женщин. Странно быть единственной свидетельницей, посвященной в темные дела Уорблера. Но я не хочу, чтобы было иначе. Никому не нужно знать, чем промышлял корабельный резчик. Или фонарщики.

Пробормотав молитву, все покидают службу. Я остаюсь рядом с Пру и смотрю, как она приставляет маленький вышитый венок к деревянной табличке с именем Гидеона. Пока не изготовлено надгробие, могилу отмечает только эта дощечка. Пру решила сделать цветы своими руками, поскольку живых цветов такой поздней осенью уже не осталось. Изящная вышивка выглядит неуместно на фоне свежевскопанной земли и темной деревянной таблички. Пру шепчет что-то, чего я не могу разобрать, и отступает на шаг. Взявшись за руки, мы уходим с кладбища. Ни одна не просит другую остановиться у могилы Па; Пру слишком погружена в свои мысли, а я совершенно не в том состоянии.

Выйдя на дорогу, Пру вынимает платок из кармана и промокает края глаз. Затем откашливается и говорит:

– Я с некоторых пор не вижу Джози.

Меня передергивает.

– Тебе надо поговорить с ним, Темп.

– Не думаю, что он захочет.

Она прекращает движение, останавливается и поворачивается ко мне.

– Мы не вечно будем с нашими любимыми. Тебе надо положиться на удачу.

Ей удается слегка улыбнуться, но в ее глазах нет радости. Одно горе. Я хочу сказать ей, что с ней все будет в порядке и ее сердце исцелится. Что она должна находить радость в своем книжном клубе, в беседах с подругами, в приятных мелочах повседневной жизни, пока не поймет, что для нее важнее всего. В чем ее страсть. Что можно пойти другим путем и все равно когда-нибудь влюбиться. Вместо этого я перестаю играть роль старшей, всезнающей сестры и позволяю ее словам дойти до меня.

Она права. Мы не вечны. Я всегда это знала, но всегда откладывала ради того, что казалось мне более своевременным. Взваливала на себя хлопоты, щадя маму и сестру. Старалась, чтобы не случилось худшего. А если случится, то я постараюсь, чтобы оно не застало меня врасплох. И все же это случалось снова и снова. Как бы сильно я ни хотела, я не могу все держать под контролем. Пытаясь этого достичь, я упустила столько драгоценного времени. Я слишком долго не подпускала к себе Джози, больно раня его своими неотложными делами. Он добрый, чудесный человек и друг. Тот, с кем я хочу пройти по жизни. Я откашливаюсь.

– Ты пойдешь со мной?

Пру кивает, ее присутствие – это вся поддержка, в которой я нуждаюсь.

Приняв решение, я веду нас в сторону бондарной мастерской. Над чем сегодня работает Джози? Над новой бочкой? Маслобойкой? Корытом? Мы никогда еще так не ссорились, как тем вечером. Если не считать его путешествия на «Мириам», мы никогда не прерывали общение дольше чем на пару дней. При мысли о том, что он может отвернуться от меня, когда я подойду к нему, меня охватывает ужас. Я принимала его терпение как должное. Что, если мне уже слишком поздно?

Мы идем по улице, плотнее закутываясь в плащи. Кажется, словно осень за ночь скукожилась и превратилась в мелкую пыль, унесенную зимними ветрами. Деревья стоят голые. В этом застывшем мире безраздельно царят серый, белый, бурый и ржавый цвета, река темно-синей лентой вьется по лесу. Иногда вспыхивают яркие цвета: розовая шляпка,