Девять жизней октября - И. Ф. Сунцова

Из читального зала вываливается Артем. Митя становится у двери и ждет, пока мы, с его слов, «покинем помещение». Мы забираем вещи из хранилища и возвращаемся – он все еще тут. Идем переговорить на задней лестнице, а потом обратно – он тоже тут и держит что-то в кармане. Артем с видом побежденного отдает ему ключи: нам ничего не остается, кроме как отступить.

* * *

– Ну на фиг, – говорю я, захлопывая входную дверь библиотеки, – завтра еще заглянем, а не завтра, так послезавтра. Не может же он круглосуточно свою бабу охранять?

– Не может. Но ты знаешь, я тут с тобой только ради маминой памяти. Верится уже слабовато, но как знать…

Артем пожимает плечами и смотрит так, словно на что-то обижен. Плетется за мной, будто ребенок, вынужденный идти за накричавшим на него родителем, – интересно, что он на пару с библиотекарем увидел в моих глазах? И как с ним теперь разговаривать? Я иду и иду все быстрее, и с каждым шагом становится легче. Через тесные проулки и раздолбанные дороги меня несет туда, где камеры в последний раз засекли Стаса. В запустелый парк, куда давно уже никто не ходит, кроме собачников по утрам и женщин с колясками. Не знаю, что я здесь хотел увидеть и о чем подумать, – думаю только о том, что зацепок нет.

Опять смотрю на Артема и вижу, что он не обижен. Он расстроен, как и я сам.

Мы продолжаем уже бесцельно бродить дальше, готовясь к тому, чтобы признать: сегодня – ничего, как вдруг в одном из дворов, у замызганной желтой четырехэтажки, видим волонтершу-зоозащитницу. Одежда максимально неприметная, седые волосы собраны в хвост, сидит на корточках на бетонной плите и раскладывает собачий корм, а хвостики – так она их называет – изнывают от нетерпения. Когда они начинают есть, волонтерша собирает мусор в пакетик, завязывает его, вытирает руки и наконец, почувствовав на себе мой взгляд, будто бы спрашивает безмолвно: «Ну, что вам?»

Я спрашиваю у нее про Яну Миронову, точнее, про ее собаку-полупуделя, мол, нашли или нет. Волонтерша, вытаращив глаза, с полминуты молчит и наконец изрекает: «Ну, наверное… нет. – И, еще раз подумав: – Точно нет. Первым хозяевам собаку так и не удалось найти – погоревали-погоревали, да и у нас взяли другую. Зажили счастливо».

А в ответ на вопрос о том, где в последний раз видели и собаку, и девочку, волонтерша охотно кивает вбок и говорит: «Да вон там, за этим, за „Октябрем“».

Артем достает из сумки шоколадку и вручает ей. Пусть будет так. «Хорошо», – говорю я и, не подавая виду, отхожу к скамейке у подъезда, пока Артем, уже чуть веселее, плетется за мной, и сажусь.

Бабке у соседнего подъезда это явно не нравится, но пусть уж как-нибудь перетерпит. Потому что надо посидеть и осознать, что я все-таки не псих, раз сопоставляю между собой обычные, казалось бы, исчезновения людей, и что это тот самый парк, где в последний раз видели Стаса.

Выпаливаю первый же вопрос, который стоит задать:

– А мать-то твою где в последний раз видели?

– Не знаю я, не знаю. – Артем шмыгает носом.

Ладно. Сижу, запустив руки в волосы, и думаю. Прокручиваю мысленно карту местности, и перед глазами загораются огоньками здания, которые есть неподалеку: кофейня, где сидели мы со Светой и где я видел близнецов, сам кинотеатр, музыкальная школа… Марина Кулагина. Фортепиано. Если будет третья, и именно здесь, то у меня точно не поехала крыша.

Я достаю блокнот и записываю, что стоит еще поискать ее родителей – живы пока, наверное. Если живы, чего мне будет стоить посмотреть в лицо ее матери, но я это сделаю. Или – кошусь на Артема, который смотрит, как из-под моей ручки выползают буквы, – мне помогут. Он готов сделать что угодно, лишь бы узнать и не чувствовать себя беспомощным.

Пора ехать домой и садиться за материалы для «Наблюдателя» – от работы меня не освобождал никто. Мы выходим на главную улицу, на самом севере которой поставили машину, и идем мимо кофейни. По спине бежит холодок то ли от желания снова увидеть близнецов, то ли от страха перед тем, что это на самом деле произойдет.

Чем дальше вверх по улице мы продвигаемся, тем тоньше становится тот экран, через который смотрит на нас большой невидимый зритель. В конце концов я бросаю взгляд на Артема, а он смотрит мимо меня, наискосок вверх. На логотип кинотеатра, где скрестились друг с другом перо и топор.

* * *

Перо – это единственное, чем я владею. Когда все кончится, то есть когда станет ясно, что мы ничего не найдем, и Артем уедет, я вернусь к обычной жизни, которая не обещает ничего нового. Опять будут бежать перед глазами черные строчки на белом фоне, пестреть выделенные разными цветами фрагменты, которые редактор сказал перепроверить. Будут кусками и с задержками приходить гонорары, которые хотелось, чтобы были больше, – но что взять с этого Завьяловска? Вот если бы взять и уехать, как Иванников…

Я буду уставать. К вечеру меня будет тошнить от этих букв, имен, дат, чужих миллионов рублей, фактов и домыслов. Буду перечитывать то, что сам писал полгода или год назад, и припоминать еле-еле. Снова, снова и снова – бесконечный словесный конвейер.

Мать, когда мне не удастся от нее улизнуть, будет спрашивать, когда я найду себе нормальную, понятную для нее работу – она вот всю жизнь проработала бухгалтером. Я стисну зубы и постараюсь, чтобы она не увидела в моих глазах то, что увидели библиотекарь и Артем.

Ведь и сам не хочу увидеть это.

Глава 40

Максим. На тропах Самайна

Теперь я зарегистрирован еще и в «Одноклассниках»: там нашлись Кулагины, родители пропавшей в девяносто седьмом Марины. Ольга, мать, – на фото рожа кирпичом, – так и не отвечает, а времени ждать нет. Зато отвечает, приглашает к себе и почему-то извиняется за свою жену Юрий. Он из понурых беззлобных мужичков, из которых годами высасывают соки те, на ком и в пенсионном возрасте еще пахать и пахать, – такая женщина и смотрела на меня с аватарки.

На следующее же утро, пораньше, чтобы успеть до обеда, мы приезжаем в Удачино. Кто-то давным-давно превратил две двойки на табличке с номером, висящей на заборе, в лебедей, пририсовав им крылья, клювы и глаза, а кто-то потом не