Влияние морской силы на историю - Альфред Тайер Мэхэн

сила, порты и флоты оказывают друг другу взаимную поддержку [161]. В этом отношении флот – это своего рода летучий корпус; он поддерживает свободу сообщений между портами, и он же мешает сообщениям неприятеля, а также пробегает моря для потребностей живущих на суше; он господствует над водной пустыней, чтобы человек мог жить и благоденствовать в удобообитаемых странах земного шара.

Глава IX

Ход событий от Парижского мира до 1778 года. – Морская война в ходе Американской революции. – Морское сражение при Уэссане

Если Англия имела основание жаловаться на то, что не пожала от Парижского договора всех выгод, ожидать которых могла по своему положению и военным успехам, то уж Франция тем более была вправе проявлять неудовольствие по поводу итогов войны. Приобретения Англии почти соизмерялись с потерями Франции, даже уступка Флориды, сделанная победительнице Испанией, была куплена Францией ценой Луизианы. Естественно, что мысли французских государственных деятелей и французского народа, склонившихся перед необходимостью нести бремя побежденных в настоящем, обратились к будущему с надеждами на возможность отмстить врагу и вознаградить себя. Герцог де Шуазель, способный, хотя и деспотический политик, оставался много лет во главе дел и настойчиво трудился ради восстановления силы Франции, подавленной этим мирным договором. Австрийский союз не был плодом его усилий, поскольку союз уже заключили к тому времени, когда Шуазель вступил в должность в 1758 году; но он сразу понял, что главный враг Франции – это Англия, и пытался, насколько возможно, направить против той силы нации. Когда поражение Конфлана разрушило его планы по вторжению в Англию, он постарался, действуя в полном согласии со своей основной целью, возбудить против того же врага Испанию и заручиться ее союзом. Объединенные усилия двух королевств, обладающих отменными побережиями, могли бы, при хорошем управлении и при достаточном сроке для подготовки, обеспечить снаряжение флота, вполне способного противостоять английскому. Вдобавок слабейшие морские государства, убедись они в успешной деятельности такого союза, наверняка набрались бы смелости восстать против страны, величие которой возбуждало зависть и страх и которая всюду действовала с присущим всякой бесконтрольной силе пренебрежением к правам и благосостоянию других. К несчастью для Франции и для Испании, их союз слишком запоздал. За уничтожением французского флота в 1759 году последовал взрыв национального чувства в пользу восстановления кораблей, и Шуазель искусно поддерживал и направлял это чувство. «Народное чувство выразилось с одного конца Франции до другого криком: ”Флот должен быть восстановлен“. Пожертвования городов, корпораций и частных лиц образовали значительные фонды. Гигантская деятельность закипела в недавно молчаливых портах. Везде корабли строились и исправлялись». Еще министр понимал, что необходимо восстанавливать, вместе с материальною частью флота, дух и дисциплину личного состава. Однако, повторимся, было уже слишком поздно: в разгар большой войны, которую проигрываешь, не до начала новых приготовлений. «Лучше поздно, чем никогда» – поговорка не столь надежная, как «во время мира готовься к войне». Условия Испании были несколько лучше: один английский морской историк насчитывает у нее при объявлении войны сто морских единиц различной величины, из которых, по всей видимости, шестьдесят были линейными кораблями. Тем не менее, пусть положение Англии, когда Испания присоединилась к ее многочисленным врагам, могло показаться критическим, сочетание численного превосходства, английского искусства, опытности и престижа не было поколеблено. При семидесяти тысячах моряков-ветеранов надо было только сохранить уже завоеванное – и результаты мы знаем.

После заключения мира Шуазель мудро продолжил свою прежнюю политику. Восстановление флота отнюдь не прервалось, наоборот, только усилилось, а среди офицеров умело разжигали профессиональное честолюбие и желание отличиться, о чем упоминалось выше (при современном состоянии флота Соединенных Штатов Америки такой подход может быть рекомендован как образец). Постройка военных кораблей велась деятельно и широко. В конце войны, благодаря этой политике, имелось в наличии сорок линейных кораблей в хорошем состоянии. В 1770 году, когда Шуазель вышел в отставку, королевский флот насчитывал шестьдесят четыре линейных корабля и пятьдесят фрегатов в плавании. Адмиралтейства и магазины были наполнены, появился склад корабельного леса. Одновременно министр пытался улучшить офицерский состав, осаживая заносчивость тех, кто был знатного происхождения; эта заносчивость дурно сказывалась на отношениях со старшими и с товарищами недворянского происхождения, по своим способностям подходившими к службе во флоте. Такой кастовый дух имел следствием ненормальное панибратство между офицерами различных чинов, что вредно отражалось на дисциплине. Будучи членами привилегированного слоя общества, знатные офицеры осознавали свое равенство более ясно, чем неравенство между положениями старшего и младшего. Комичный рассказ Марриета о мичмане, который возражал своему капитану, будто некий факт сообщили ему по секрету, кажется взятым с французских шканцев того времени. «”С вашего позволения, сэр, – ответил я, – мне кажется, я сообщил вам все это под секретом“. – ”Под секретом, сэр? – возразил капитан. – Где это слыхано, чтоб существовали секреты между капитаном первого ранга и мичманом?“ – ”Сэр, – заметил я, – не между капитаном первого ранга и мичманом, а между двумя джентльменами“» [162]. Споры, доказательства, намеки в отношениях двух «джентльменов», забывших о разности чинов, могли проявляться в критические моменты, а духу всеобщего равенства, который из-за диких демократических воззрений распространился в республиканском флоте, предшествовал, как ни странно, этот кастовый дух равенства между представителями в высшей степени надменной аристократии. Другой герой Марриета замечает: «Я видел по его лицу, что первый лейтенант не согласен с капитаном, но он был слишком хорошим офицером для того, чтобы произнести это вслух» [163]. Строки эти свидетельствуют об одном из коренных достоинств английской морской службы – о дисциплине, недостаток которой во Франции признается самими французскими авторами:

«При Людовике XVI близкие отношения товарищества между начальниками и подчиненными привели последних к привычке рассуждать при получении приказов… Ослабление дисциплины и дух независимости были также следствием причины: отчасти их можно приписать условиям жизни офицеров на корабле. Адмирал, командир, офицеры и мичманы столовались вместе, все было общим. Они говорили друг другу “ты”, как однокашники. При управлении кораблем младший высказывал свое мнение, защищал его, и рассерженный начальник нередко предпочитал уступить, а не ссориться. Факты такого рода подтверждаются свидетельствами, достоверность которых выше подозрений»[164].

Отсутствие дисциплины, пагубное для более слабых духом, претило решительному и горячему нраву того же Сюффрена, однако недовольство среди офицеров вырастало почти до степени мятежа; недаром после своего четвертого сражения он писал в депеше морскому министру: «Я сердечно огорчен беспрестанными нарушениями долга в нашем флоте. Ужасно подумать, что я мог бы четыре раза уничтожить английский флот, а он все еще существует». Реформы Шуазеля разбивались об эту