Пятый - Марк Рабинович

– Конечно – его собеседница пожала плечами – А чего ты хочешь, если ее дочку убили у нее на глазах? Та как раз в школу собиралась.

Он смутно припоминал девочку в школьной форме, вот только помнить это не хотелось, совсем не хотелось. А ведь он так старался забыть и у него уже начало было получаться.

– Она ведет естествознания и литературу в нашей школе – продолжила женщина в куртке и, на его безмолвный вопрос, снова пожала плечами – Так ведь она же не буйная, да и дети ее любят. А может, просто жалеют, не знаю.

– А вы…?

Он подумал, что сегодня, в этом некогда изнасилованном поселке, у него не получилось построить ни одной фразы. Этого и не требовалось: его понимали с полуслова.

– А моя хата была с краю – зло сказала женщина в куртке – С другого края…

Она смотрела не на него, а куда-то в сторону. Что она там видела?

– И вот что я вам скажу… – добавила женщина уже спокойно, с каким-то даже неестественным спокойствием – Не надо вам сюда приезжать. Никому из вас. Не поможет это. Ни вам, ни нам. Только хуже будет. И вам и нам. Уезжайте!

Его не удивило быстрое разоблачение, ведь многое можно было наверное прочесть на его лице. Женщина даже не спросила его кем он был: убийцей, убийцей убийц, мерзавцем, натравливавшим других, или тем, кто отдавал безответственные приказы. Ей было все равно, она не хотела иметь дело ни с кем из причастных к тем событиям. Наверное, она тоже считала, что невиновных не бывает, но безумной не была и, поэтому, исключила себя из их числа. Вот только смущала та фраза про хату с краю. Она, эта фраза, прозвучала диссонансом и заставила задуматься. Но развивать тему не следовало, все равно его гнали прочь. Так он и покинул тот поселок ничего не узнав и ничего не поняв, даже того, зачем нужен был ему этот бессмысленный визит.

На обратном пути, трясясь в полупустой электричке, он пытался соединить воедино тот страшный день и сегодняшний визит. Ему хотелось пристегнуть друг к другу эти два события как причину и следствие, как начало и конец, чтобы закрыть тему навсегда и окончательно забыть все. Но как он ни старался, у него ничего не получалось и ему почему-то начало казаться что эти два события никак не связаны друг с другом или даже произошли с двумя совершенно разными людьми. Разумеется, в этом не было никакого смысла.

Второй

Поезд выбросил нескольких пассажиров на низкую платформу, и приглушенно свистнув, начал неспешно разгонять вагоны. Сумка с минимумом поклажи не давила на плечо и можно было бы, пройдя быстрым шагом нейтральную территорию вокзала, вступить во владения Города. Но он медлил. Ему было страшно: псевдовизантийский фасад вокзала казался таинственным порталом, переходом между мирами. Здесь, на платформе, был его мир: мир стареющих мужчин, скрывающих возраст женщин, налогов, тревожных новостей по телевизору и неуверенности в завтрашнем дне. Там же, за невидимой чертой, его ждал иной мир: мир детства и убежденности в своем бессмертии, мир отца. Очень осторожно он толкнул тяжелую дверь и неуверенно сделал первый шаг… Потом ему очень долго пришлось простоять на привокзальной площади в ожидании троллейбуса и это не было случайностью: Город встречал его настороженно и долго присматривался, как бы не узнавая. Это чувство было взаимным, он тоже ничего не узнавал в городе своего детства.

Троллейбус фыркнул дверьми, советуя покинуть салон и он вышел. Улица стремилась к реке, как и много лет назад, но это была не та улица, которую он помнил. На улице его детства мрачные бревенчатые срубы мансард хмуро восседали на кирпичных первых этажах старых купеческих хором, свидетельствуя о перемежающихся периодах благосостояния и упадка. Промежутки между купеческими особняками заполняли унылые шлакоблочные порождения развитого социализма, серые, как жизнь их обитателей. Ничего этого сегодня не было. Впрочем нет, старые дома никуда не делались и по-прежнему отслеживали его проход некогда мутными глазами окон. Но как странно они тоже изменились. Обшарпанные мансарды засверкали защитным лаком обновленных срубов, а каменные основания заиграли пастельными красками свежей побелки и разноцветьем изощренных реклам. Былые шлакоблочные чудовища приобрели мозаичную облицовку, солидные подъезды, ощетинившиеся интеркомами, и прочие атрибуты успешного евроремонта. Даже окна стали другими – свежевымытыми, слепили ему в лицо рефлекторным покрытием, скрывая содержимое комнат от любопытных глаз. Улица преобразилась. Она стала солидней, достойней, богаче и отказывалась выглядеть улицей его детства. Где-то в середине, немного ближе к реке должен был быть и его дом. Но дома не было, потому что это была неправильная улица в неправильном городе. Все, буквально все, было не так, неверно.

Он остановился в растерянности, не представляя, что делать дальше.

– Добрый день – окликнули его – Что-то ищете? Может быть вам помочь?

Это была пожилая женщина, из тех, кого язык не поворачивается назвать старухой. Ухоженная и изящно одетая, она, казалось, сошла с обложки модного журнала из серии "для тех, кому за шестьдесят".

– Извините – сказал он – Я здесь жил когда-то, но совершенно ничего не узнаю.

– Конечно! – с гордостью в голосе сказал она – Наш район совершенно преобразился за последние годы, похорошел. Может быть вы помните номер дома? Пару лет назад поменяли нумерацию, но я, пожалуй, могла бы припомнить.

Номер дома он должен был помнить, разумеется. Но, почему-то проклятое число вывалилось из его не такой уж плохой памяти, потерялось и не желало возвращаться. Он отрицательно покачал головой.

– Странно – протянула дама, поджав губы профессиональным движением – Ну, а что вы вообще помните?

Что он помнил? Вспоминались какие-то разрозненные картины, но он не был уверен, что это эпизоды его детства, а не неосознанные фантазии. К тому-же его воспоминания были подозрительно монохромны, как сцены из старых фильмов. Может быть это и были отрывки старых, черно-белых кинокартин.

– Ясно – саркастически заявила его собеседница – Обширная амнезия на почве.... Впрочем, лучше не уточнять. А вы случайно город не перепутали? А то иногда бывает.

Он вымученно улыбнулся: ему было не смешно.

– Мой отец был известным хирургом – пробормотал он – Его тут все знали. Мы жили на этой улице.

Глаза женщины вдруг широко раскрылись и тонкие морщинки побежали к уголкам глаз.

–– Так ты сын Севы? Всеволода?

Всеволод? Ну конечно, так же звали его отца. А