Дыхание Донбасса - Владимир Дмитриевич Пронский

мире, учитывая ситуацию на Украине, куда добровольно отправился его зять, наплевав на семью. А это значит, что он никого не уважает, никто ему не нужен. В этой совокупности разве не кроется повод для чрезмерного нервного напряжения и, как следствие, госпитализации. Впрочем, Герман понимал и чувствовал, что долго он здесь не задержится, если стал спать без сновидений, нормально ел, в том числе и передаваемые женой вкусняшки, которыми делился с соседями. В начале второй недели, когда его перевели в санаторное отделение, ему разрешили выйти к ней, недолго погулять на территории больницы. Хотя май выдался холодным, но она попала на погожий день – тихий и солнечный, и они прекрасно поговорили. Особенно радовался Герман внучке. Уж такой милой и послушной она показалась в этот день, какой никогда не видел её. Но как бы ни радовался он родным душам, всё-таки серьёзные мысли не покидали. Зная, что в скором времени его выпишут, потому что развитие дистонии купировали, он решил, что пора пересмотреть свою жизнь, оставить все хлопоты в прошлом и воспользоваться тем, что он оказался в клинике, а если уж это случилось, то необходимо запастись справкой о своей болезни и пожить остаток жизни для себя. А что? Разве плохо смотреть на всех свысока, в душе посмеиваясь над ними. Тогда и о конкурсе можно забыть, а когда придёт время подводить итоги, подводить их будет некому, так как он формально будет не готов к подобной процедуре из-за состояния здоровья. И какой спрос с больного человека, и как взять с него деньги, о коих он и понятия не имеет. Поэтому, всё рассчитав и взвесив, он сказал Маргарите перед её уходом после очередного визита:

– В следующий раз принеси пятьсот тысяч. Нужно кое-кого отблагодарить.

– И есть за что? Сумма-то крупная?! – засомневалась жена.

– Есть, есть – ответственно говорю. Не затягивай с этим делом.

Чтобы она не сомневалась, он рассказал ей об особом плане, по которому его будущее решится легко и просто. Он попросит своего врача всё устроить так, чтобы признать его шизофреником, пусть даже придётся потомиться месяц-другой в клинике, но получить справку о болезни, а потом выйти на свободу со спокойной совестью и прихлопнуть конкурс, расстаться со своей фирмой и жить в своё удовольствие. Герман знал, что рано или поздно фирму «отожмут», и к этому есть все предпосылки, ибо ему уже не раз намекали, чтобы он время не тянул и ни на что не надеялся, и не упускал возможности, пока есть влиятельная корпорация, готовая купить его бизнес, но купить-то за гроши. Вот в чём засада!

А если пошли намёки, то и до серьёзного наезда недалеко: знаем, проходили!

15

Обо многом передумал Семён в госпитале. Настроением он себя не баловал, да и причин не было, если стопа оставалась малоподвижной, отвисшей, и он ждал новой операции. И вот наконец-то обрадовали, после того как взяли новые анализы. Лечащий врач, майор медицинской службы, по-мальчишески коротко подстриженный, насмешливый не в меру, шепнул:

– Готовься завтра к бою… – И пояснил: – Будем нерв сшивать. Страшного ничего в этом нет. Думаю, всё пройдёт нормально, и будешь ты в скором времени на танцульках с дамами отплясывать!

Семён улыбнулся:

– Хотелось бы…

Дождавшись операции, из-за анестезии он её не чувствовал, «замороженный» от поясницы до пяток лишь слышал стук и звон инструментов, команды врача. Семён чуть ли не заснул и лежал, действительно закрыв глаза. К нему подошла медсестра, потормошила за плечо:

– Не спать, не спать…

Он хотел ответить, что не спит, но было лень что-либо говорить: голова казалось тяжёлой, а язык будто бы не шевелился.

– Попить дайте…

Сестра мокрой ваткой смочила ему губы, шепнула:

– Терпи, потом попьёшь.

Она отошла от него, а он, повинуясь её команде, лежал с открытыми глазами, уставившись в потолок, и мечтал о том времени, когда попадёт к жене и дочке, а потом съездит на несколько дней в посёлок к родителям. Обнимется с ними, расцелуется, выпьет с отцом по рюмашке, поговорит с мамой, расскажет ей что-нибудь о Виолке. Говорить будет много, но ничего – о Донбассе, а если всё-таки к тому времени будет хромать, скажет, что попал в аварию, чтобы не жечь родительские сердца испугом. Потом пройдётся по родной улице, постоит на берегу речки, посмотрит на стрекоз и покормит маленьких утят хлебом… От приятных мечтаний он расслабился, забыл об операции и, как показалось, действительно задремал, а открыл глаза от голоса хирурга:

– Просыпайся, братец-кролик, пошли в футбол играть!

Семён промолчал, начал озираться, когда с него снимали покрывало и панель. Потом помогли сесть на столе, врач спросил о самочувствии, а Семён, сказав «нормально», попытался встать на ноги, но тот предостерёг:

– Отставить! – И обратился к медсестре: – На каталку его!

Сестра отвезла в палату, помогла перебраться на кровать, а позже принесла костыли, пояснила:

– Сегодня они только для того, чтобы дойти до туалета. А в остальном необходимо соблюдать покой, а завтра доктор скажет, что надо делать, а что не надо.

Вскоре в палату пришла нянечка с тележкой, начала раздавать обед, но его предупредила, поставив суп и макароны с котлетой на тумбочку:

– Не торопись обедать, пока анестезия держится… Вот пройдёт, тогда можешь немного поклевать.

К еде он действительно не притронулся, но компот выпил и вдруг вспотел, завалился на подушку. Вечером, когда и от ужина отказался, дежурный врач назначил обезболивающий укол, так как нога начала по-настоящему болеть. После этого он кое-как заснул, а проснулся под утро раньше всех от голода и еле дождался завтрака.

Через несколько дней Семён ходил на костылях по коридору, а через неделю, после массажа и физиотерапии, ему сделали рентген стопы, распеленали её и разрешили слегка наступать на больную ногу, и он замечал, что стопа не отвисает – и радость от этого разливалась по душе необыкновенная.

Вскоре его выписали, наградили на дорогу тростью для страховки, и после суток, проведённых в поезде, он сошёл на перрон в Сарматове. Удивило, что все встречные люди вполне обычные, будто ничего не знают о событиях на Украине, будто им ни до чего нет дела. В Ростове он часто встречал хмурых военных, да и гражданские мало отличались выражением лица – там совсем иная картина, иная жизнь. Его никто не встречал, потому что никому не сообщил о возвращении, решив, если уж уехал почти тайно, то так же и прибыть должен, и нечего прилюдно нюни распускать. И вообще: