Однажды на Украине - Сергей Николаевич Прокопьев

тратить дорогостоящий боеприпас на такую плёвую для танка цель, он устроил охоту за одним человеком. Парня осколками посекло, с ног выстрелом сбило, оглушило, он в горячке вскочил, на адреналине заметался, танк в третий раз выстрелил… Тут и на охотника управа нашлась, наш пацан из РПГ-7 погасил. Как рассказывали, доброволец-пулемётчик из себя цыганистый – волосы чёрные, глаза чёрные, кожа смуглая. Лежал без сознания, когда за ним пришли. Вязаную шапку с головы сняли, а он седой до последнего волоса.

Укропский танк погасили, одну бэшку (БМП) хохляцкую подожгли, выбили укропов из Коровьего Яра. Погиб наш комбат, он загонял в подвал гражданских, зашёл с ними, выходя наружу, вдруг упал, Ромка был с ним, поворачивает, начинает трясти, ни крови, ни крика, смотрит – осколок угодил прямо в висок. Неутешительная статистика того штурма, процентов семьдесят суммарных потерь трёхсотыми и двухсотыми. Четыре машины мы потеряли на подходе, одна ушла с ранеными, три пошли на штурм. Эти, правда, не подбили.

Бой в Коровьем Яре проходил без меня. Наш «тигр» наскочил на мину на подходе к селу. Мы, двигаясь по полю, километра полтора-два отъехали от наших, оставшихся на дороге, я увидел будочку, на ней табличка на украинском, гласящая, что посторонним вход воспрещён. Я сидел в машине сразу за водителем, окошки небольшие, табличку прочитал, голову начинаю поворачивать, и меня выключило… Противотанковая мина, судя по всему, была на фугас завязана, мы на неё задним колесом наехали. Машина в полёте переворачивается, я в это время прихожу в себя. По факту какие-то секунды всё продолжалось, мне показалось – длилось долгие минуты. Заваливаюсь на спину, что происходит, понять не могу. Мощный удар о землю, машина падает на бок, и тишина, ни одного звука извне. Только свист в ушах от удара. Глаза открываю, и как разряд по телу с головы до ног прошёл… Можно сравнить, нога затекла, а потом начинает отходить, покалывание по ней, и здесь от макушки до пяток прошёл импульс. Я всем, чем мог, подвигал, успокоился: всё работает, руки-ноги чувствую, всё тело отзывается, боли нет. Обрадовался – цел и невредим. Первая мысль – машина врезалась во что-то, её запрокинуло, никто не кричит, значит, все живы. Сейчас выберемся, на колёса поставим. Одно плохо – кто-то продолжает тяжело лежать на мне. Потом наступили на ногу, и не могу вдохнуть полной грудью. Разгрузка сползла на горло, душит, нет возможности набрать воздух в лёгкие, задыхаюсь. Запаниковал, хриплю:

– Мужики, я живой, не топчитесь по мне.

Началась движуха за бортом. Будто издалека звук мотора приближается, наши подъехали. Я как в вакууме, еле слышу звуки извне. Поёрзал, попытался выбраться – не могу. Услышал голос водителя Лёхи за бортом. Руку в люк наводчика высовываю:

– Лёха, вытащи, не могу выбраться.

Лёха потянул меня из машины, правая нога отозвалась болью.

– Лёха, – говорю, – с ногой что-то, посмотри. Он мне:

– Терпи, брат. Нога на месте.

Выволок меня, и я увидел Юру, его раньше вытащили. Лежит у машины, глаза полуоткрыты, ни крови, ни ран, начал его трясти:

– Юра, ты что? Очнись, брат.

А уже без вариантов. Он сидел в машине напротив меня, колени в колени, всех, кто был напротив, на меня завалило. Юру волной убило, в дальнейшем узнали, у него разрыв внутренних органов, мина с его стороны была, под ним взорвалось. Яша рядом с ним сидел, земляк мой, служил в Абакане, а сам из Омской области, родители его похоронили дома, не отдали в Абакан. Пацаны прибежали с соседних машин, Юру понесли. Я пополз на карачках к «тигру», его комбат назначил эвакуировать трёхсотых и двухсотых, и Ваня, боец из нашей машины, тоже на карачках за мной ползёт, ему ноги посекло. Прапорщик начал меня усаживать в машину, я принялся истерить:

– Не поеду, пойду пешком!

Ваня безропотно залез, а меня перемкнуло, только что меня из «тигра» достали, вот он на боку, и опять в «тигр». Психоз начался. Прапорщик кое-как уговорил:

– Мексика, пойми, пацанов – Юру, Яшу – надо вывезти отсюда, по-человечески дома похоронить, не можем их оставить укропам.

Я на короткое время успокоился, в «тигр» забрался. Следом двухсотых начали грузить, на меня снова накатило – злость, страх… Юру положили, Яшу… И трое трёхсотых – я, Ваня и наш наводчик, его тоже хорошо задело.

Трёхсотых переправили в соседнее село, там «Урал» с медиками дежурил, нас обработали и на «Урале» повезли в ЛНР в госпиталь. Я весь чумазый, воняю порохом, привкус металла держался во рту три дня. Думал, никогда не пройдёт – отвратительный, не прекращающийся… Вода со вкусом металла, макароны со вкусом металла, картофельное пюре со вкусом металла, конфеты рассасываю, пытаясь сладким забить противность во рту, и конфеты не помогают, тот же привкус. Болело всё, начиная с дёсен и заканчивая волосами. Позвали в операционную осколки доставать. Встаю с кровати, все мышцы, все волосы болят. Как может болеть волос? Скажи кто раньше, не поверил бы. Каждый волосок чувствую, и каждый болит. Два осколка достали, один был на поверхности, второй глубоко сидел. Хирург подал осколки: держи, солдат, на память. Я взял, а потом выбросил, не нужна такая память.

Год не разрешали в хоккей играть, у нас своя компания, играем по четвергам. Через год разрешили, снова играю.

После ЛНР сначала в Екатеринбурге лежал, потом в Москве в клинике Бурденко. В Москве бессонница началась – головная боль, и всю ночь мучения в ожидании сна, пожаловался врачу, он таблетки прописал. Три дня попил, потом думаю, да что я делаю, химией себя накачиваю – отказался. Потом панической атакой накрыло недели на две. Отвратительное состояние. Никому не пожелаю. Казалось бы, всё в прошлом, я в России, моя война позади, я жив. Но не могу найти себе места. Начал трезво осознавать, что со мной на пути в Коровий Яр произошло, и накрыло. Лежу на кровати, вдруг сердце сорвалось, бешено заколотилось, вдохнуть не могу, показалось, умру сейчас. Не сказать, перед этим плохие мысли одолевали, но вдруг ниоткуда паника, жуткая паника. Отпускало медленно. Врачам не говорил, боялся, на таблетки посадят. Волнами накатывало, вроде, начинаю отходить, легчает, вдруг снова тоска бетонной плитой. Старался больше гулять, движением адаптироваться к мирной жизни. Паника прошла, другая напасть – дискомфорт от скопления людей. Вот уже год прошёл, всё равно сторонюсь многолюдья, оно раздражает, выводит из себя… В Москву прилетели из Донбасса, едем на «газели», к окошкам припали, фантастически другая жизнь – море машин, люди гуляют… А мы прибыли оттуда, где страх, прилёты, смерти, разбомблённые дома. Врать не буду, в госпитале несколько раз плакал по ночам. Возможно, на этом фоне случилась паническая атака.

Водку почти не пил, боялся за себя. Если смог от таблеток отказаться, зачем водка? Немного выпивал с парнями за компанию. Был момент, больше нормы принял, это уже в России. Пацаны говорят:

– Егор, ты хотя бы раз напейся, чтобы понимание было. Послушался, выпил, не до соплей, на ногах стоял, но на меня вдруг остро нахлынуло недавнее: взрыв, ранение, страшная тяжесть тела Юры, когда его в люк подают. Меня просят помочь принять, а он тяжеленный… Встал из-за стола, вышел на улицу, сел на лавочку, минут пять поплакал, слёзы вытер и снова за стол. После этого решил – водка не мой выход, убирает защиту, возвращает туда, а нельзя подхлёстывать себя этим. Кошмары снились и снятся. И во сне, и наяву тысячу раз перебирал варианты. А если бы в тот раз сел на место Юры? Мы размещались, то я справа по ходу, то он, но всегда напротив друг друга. Начинаю накручивать себя: если бы не правым, а левым колесом на мину… Или моя «Стрела», падая, взорвалась бы в машине.

Недавно снится, снова идём в Коровий Яр, я знаю – сейчас подорвёмся, наскочим на мину со стороны Юры, хочу сказать, давай пересядем… И молчу… Он улыбается, ничего не подозревает, а я всё знаю и молчу… Проснулся с тяжёлым сердцем.

На перемену погоды голова болит, как тисками сжимает. И сны. Благо, не кричу, не луначу. Одного хочу, прошу Бога, чтобы не снилась война…