Однажды на Украине - Сергей Николаевич Прокопьев

Сам взялся за ремонт. «Зачем буду нанимать? Не мужик, что ли» Поменял линолеум на кухне, поклеил кафельную плитку, обои. До комнаты руки не дошли, переживал, уезжает, не завершив ремонт, хотел полностью закончить.

Ещё был момент до свадьбы. Новый год отпраздновали. Дня через два поехали в Красноярку. У нас в семье традиция после Нового года выезжать за город в ту же Красноярку или Чернолучье на горках кататься, на коньках. И мороз нас не остановил, градусов двадцать пять было. Я поехала в короткой шубке, но штаны лыжные, на синтепоне. Николаю показалось, замерзну в таком наряде. Уйдя из армии, работал на севере на вахтах, с тех времён осталась тёплая куртка, штаны. Он приносит куртку из машины:

– Надевай.

– Да ты чё, – весело завозмущалась, – как я её надену такую здоровенную, пугало и пугало буду!

– Зато не замёрзнешь!

И стал меня одевать, все замки застегнул, шарфик повязал, шапку надел, капюшон водрузил. Бабушка потом мне восторженно говорила: «Как с маленьким ребёнком с тобой. Ко мне так никто никогда не относился. И так вокруг тебя, и эдак! Как он тебя, Машенька, любит!»

За полгода до этого, летом он улетал в Хабаровск в свою воинскую часть. Я утром торопилась на урок, ночевала у бабушки на Левобережье. Выскочила из дома, почти опаздывая. Прыгаю в машину, еду и понять не могу, что-то на лобовом стекле. Останавливаю машину, выскакиваю, а под дворником веточка розы… Улетал в пять утра, заехал сначала в цветочный магазин, потом ко мне, а уж потом в аэропорт. Любил цветы дарить.

Свадьба была двенадцатого января. Хотели венчаться, но в Светлую седмицу нельзя, решили сначала зарегистрироваться, а летом венчание. После него сделаем большой праздник – друзья, родственники, всех позовём. После загса собрали самых близких – мои и его родители, братья и сёстры. Свадьбу отгуляли, на следующий день ездили по магазинам, собирали его в командировку, покупали что-то из формы, канцелярию, тёплые вещи, удобные ботинки купил. Я настаивала, чтобы деньги не экономил, брал всё, что надо, я добавлю, если что. От моих денег отказался.

Четырнадцатого января проводила его на вокзал. Поехал сначала в свою часть в Хабаровский край, оттуда двадцать пятого января улетел в Ростов. Говорил: два месяца будет со своим подразделением проводить обучение в Ростове, лишь потом за «ленточку». В Ростов прилетел, ему приказ: завтра на Украину. Его ребята остались, а он двадцать шестого января улетел командиром штурмовой группы. Написал, что прилетели на место, едут на базу, это в районе Угледара. Ночью двадцать девятого января в два часа ночи написал, что уходят на задачу.

Оставшись одна, проводив Николая, я возвращалась вечером домой и подробно описывала ему прошедший день: всё у меня славно, произошло то-то и то-то. Двадцать пятого января мы купили собаку. Ещё в Омске решили с Николаем, надо купить собаку. Думали – летом. Он из Хабаровска позвонил:

– Зачем ждать, и так одна в квартире, выбирай, покупай. Обговорили, какую лучше. Решили – нам нужна ши-тцу. Я нашла заводчика, послала Николаю фото щенка. Ему очень понравился. С ходу придумал имя – Арчи. В ежедневных сообщениях писала Николаю про Арчи, про его поведение, не сказать, что примерное. Двадцать девятого января связь оборвалась. Я писала, повторяя снова и снова: Коля, ответь, умоляю тебя, любимый мой, дорогой, не молчи, ответь. Отправляла одно за другим сообщение.

Двадцать первого февраля решила перед сном читать «Отче наш», мама говорила, мне надо молиться за мужа. Нашла молитву в Интернете. На душе было неспокойно, тяжело.

На следующий день приехала на работу, выхожу из машины, сестра Николая звонит, сообщает страшное: к родителям пришли из военкомата, принесли осведомление, что Николай погиб. Если бы он успел прикрепить к личному делу свидетельство о браке, доставили бы осведомление мне.

Мы беседовали с Машей без малого два часа, то и дело из её глаз слёзы выкатывались крупными каплями горечи, горя, боли, бежали по щекам… Маша поспешно промокала их платочком, извинялась. Боль в сердце со временем не ослабевала, становилась постоянным фоном. «Сложно, – почти в отчаянии сказала, – ты получаешь семью, мужа, человека, который тебя так сильно любит. И тут же теряешь. Всего лишь три месяца были вместе перед его гибелью. Зачем тогда так больно мне делать? Ведь мог без меня погибнуть. Жизнь могла не сводить нас, если так быстро должна была случиться трагедия».

Маша вытирает слёзы, говорит, что в церкви на панихиде боль каждый раз даёт новые всплески, изматывает душу.

«Мне говорят, нельзя так плакать, иначе доведу себя и лягу рядом с ним, а я ничего не могу с собой поделать».

По совету мамы Маша после похорон стала ходить в церковь, причащаться, читает перед сном молитвы, псалмы, но легче не становится.

«Я ещё больше погружаюсь в ситуацию, – признаётся, – снова и снова начинаю плакать. Не до конца я к Богу пришла, – вздыхает. – На себе зациклена, потому и тяжело так».

Жизнь раскололась у Маши на до и после. Светлая до, с тяжкой ношей на сердце после.

В его смерть я не поверила. Думала, ошибка, неправда, этого не может произойти с ним. У меня есть ученица, у неё папа военный. Позвонила ему, спросила, как уточнить, чтобы знать точно о гибели Николая. Он подсказал. Я дозвонилась, мне объяснили: опознали по приметам, данным родителями, сомнений нет – он.

Погиб под Угледаром первого февраля. Двадцать девятого января вышли на задачу, чуть не сразу группа погибла. Что произошло, не знаю, никакой информации из части не было. Ни сразу, ни после. Мысли не допускала, может случиться плохое. Повторюсь, мы верили в него, не думали, ему тоже нужна помощь Божья, молитва за него. Получается, одна любовь наша и вера в Николая не спасли, не уберегли.

За неделю перед тем, как узнать о его смерти, под утро приснился сон… Мы с Николаем часто катались на машине, выезжали за город и летели бесцельно, никуда не заезжая. Останавливались где-нибудь, пили кофе и снова в машину. Он любил скорость, ощущение движения, полёта. Зелёные или в золоте осени березняки по обочинам, поля… Хорошая машина, хорошая дорога… Приснилось, мы вот так же в машине вдвоём на трассе, на его лице счастье. В наших поездках не один раз повторял:

– Ты даже представить себе не можешь, как мне хорошо, когда ты рядом в машине. Запах твоих в самое сердце проникающих духов, обвораживающий голос, улыбка… В разлуке каждый час, каждую минуту думаю о тебе, как без меня, чем занята, лечу мыслями к тебе, и вот мы вместе, ничего больше не надо, я самый счастливый…

Снится, мчимся куда-то. Я вижу картину поездки и знаю, это неправда, Николай в данный момент на самом деле не здесь. Он далеко-далеко. Это не настоящий. Спрашиваю: «Коля, ты находишься, где тебе хорошо, куда ты хотел?» Он говорит: «Да, мне здесь хорошо». Всё исчезает, а голос его звучит – «мне здесь хорошо».

Николай погиб, когда приснился этот странный сон.

Он попал в морг Ростова неопознанным. Документов при нём не было. По бумагам погиб первого февраля, лишь двадцать второго февраля нам официально заявили о смерти… Заслуга сестры Николая, как только он перестал выходить на связь, начала искать. Иначе бы ещё позже узнали.

Из Ростова звонили, спрашивали приметы. По ним идентифицировали. В цинковом гробу отправили в Омск. Отдельно пришли личные вещи – крестик, обручальное кольцо, которое надевала ему в загсе, и часы. Двадцать второго февраля сообщили о смерти, шестого марта привезли и пригласили на опознание. Была я, его мама и родная сестра с молодым человеком, а ещё двоюродная сестра. Он был безоговорочно узнаваемым. Но родители решили хоронить в закрытом гробу. Была бы моя воля, дала людям возможность последнего прощания, Николай достойно выглядел. Если так рассуждать, только лицо было целым, раздроблен таз, ноги, туфли не стали обувать, не было смысла. Рядом с ним разорвался снаряд. Повреждена нижняя часть