Колчаковский террор. Большая охота на депутатов - Сергей Станиславович Балмасов

(не его ли офицер вел упомянутые Подвицким телефонные переговоры? – ред.). «Землю и Волю» обыскали. Спасло «учредителей» то, что красильниковцы не заглянули в подвал, куда они успели спрятаться. Однако выйти оттуда было нельзя – у дверей здания поставили часового. Однако из-за трескучего мороза солдат ушел, чем и воспользовались для ухода скрывающиеся[474].

Иными словами, группу Владыкина – Сперанского спасла неисполнительность красильниковца.

По данным Подвицкого, после нас прибыли мальчики-курьеры Еремин и Сказалов, Барсов, Марковецкий (бухгалтер-кассир при КОМУЧ – ред.), Алеев, Саров (Георгий Николаевич, уфимский редактор газеты «Народ» – ред.), Брудерер, сообщивший, что он пришел с Фоминым и Девятовым, и, наконец, Николаев. Настроение у всех было хорошее, мы были почти рады тюрьме после ужасной передряги «на воле».

Опасались лишь за судьбу неявившихся. Опасений за свою судьбу у нас не было, т. к. никакой вины нам никакой суд не мог вменить. Лишь у некоторых, включая меня, копошились сомнения относительно возможной внесудебной расправы»[475].

Примеру Подвицкого и Ко последовали большинство их коллег. Задержали лишь Сарова (милиция 5-го участка[476], впрочем, эти данные могут быть подтасовкой колчаковцев – на эту мысль наталкивает заявление комендантского адъютанта Черченко о принудительном доставлении в тюрьму Кириенко и Маевского).

Они вернулись под власть весьма предсказуемого врага, уже пытавшегося расправиться с ними, прежде всего, не желая подставлять приютивших их как укрывателей «беглых» и себя под военно-полевой суд. О чем колчаковцы уже известили омичей.

Момент для беспрепятственного ухода из Омска (до утра 22 декабря, когда в городе появились заставы и патрули), большинство освобожденных упустили.

Фомин на свободе

Фомин же с Девятовым «в «Центросибирь» не достучались и до утра бродили по городу по морозу до 40 градусов без теплой обуви[477], покас они не пришли на квартиру Софьи Девятовой.

Фомина побежала туда. Она вспоминала: «Всюду патрули. У всех мужчин спрашивают паспорта, чтобы выловить освобожденных. На душе тревога. Приехали. Вошла в комнату. Раздался голос Нила со смехом: «Ну, здравствуй. Какая-то провокация: пришли, говорят: “идите на волю”. Остаться было нельзя, они вооруженные, еще прикончат[478]».

Я предлагала пойти к чехам, рассказать им и спросить, что делать? Нил же хотел выяснить положение и сговориться с лругими освобожденными согласовать действия, чтобы представительство членов Учредительного Собрания было авторитетным. Также он просил меня съездить в город к кооператорам узнать у них о более надежной квартире и произошедшем.

Они указали нам квартиру, говоря о необходимости немедленно сдаться властям, что освобождение – провокация, что завтра их должны были освободить, а теперь это предлог для расправы… Лицо, у которого предполагалось достать квартиру, мы не застали дома. Возвратились к Нилу около 12 часов дня. Рассказали о положении и данном совете.

Нил и Девятов согласились, что это гарантирует неприкосновенность жизни» «им, совершенно беззащитным и безоружным, брошенным в чужом городе, наполненном вооруженными людьми», даст возможность «отмежевать Учредительное Собрание от большевистской авантюры и законно освободиться[479].

Настояла на этом и сама Наталья Фомина. Ее муж и Девятов говорили: «сдаваться вдвоем нелепо, для этого «необходимо сговориться с остальными» «учредиловцами, и найти для этого посредника …[480]» Которым стали кооператоры.

Их решение сдаться определил приказ Бржезовского, грозивший военно-полевым судом невиновным людям, их укрывателям. Кроме того, по словам Н. Фоминой, «Нил указал, что все безнадежно, и, скрываясь нелегально, едва ли возможно работать в России. Брудерер (переехал на квартиру к Фомину от «учредиловцев» Н. Иванова и Федоровича, решив сдаться) слабо возражал, указывая на такую возможность. Бедный Нил. Он давно чувствовал, что завоевания революции погибли. Уезжая в октябре на съезд членов Учредительного Собрания, он сказал: «страшно, но завоевания революции погибли…» и я поняла, что долго мы будем жить далеко от Нила»[481].

Видимо, подобные переживания также сыграли свою роль в «надломе» этого внешне непреклонного человека.

Тем временем хозяева их квартиры «волновались, говоря, что за ней следят. Они ждали от нас решения, спасающего их жизнь… Нил и другие проявили инициативу, попросив узнать у Сазонова (председатель правления совета всесибирских кооперативных съездов – ред.), как надо сдаться, куда и как, чтобы нас не выдали за пойманных…»

Девятова и хозяин квартиры отправились искать другую квартиру. Скоро они вернулись и предложили ехать. Нил ужасно мерз дорогой. Извозчик мчался по улицам, где нет патрулей. Приехали на окраину. Приютившие нас были простые люди, радушно напоившими чаем, обогревшие»[482].

Несмотря на грозящие кары, их готовы были укрыть и некоторые владельцы квартир. Фомина донесла это мужу, но он решил вернуться, опасаясь их расстрела. Причем, по ее словам, «Нил говорил, что, может, мы не увидимся больше… тревожно спросил, сколько я получаю жалованья. Видимо, беспокоясь, как будем мы жить. В душе растет тревога. Я поехала искать других освобожденных, спросить их, согласны ли сдаться…, неуверенная, найду ли его здесь, возвратясь»[483].

По ее словам, «Было 7 часов вечера… Нил выглядел совсем больным. Его знобило. Он без конца подкладывал в печь дрова, хотя кругом было нестерпимо жарко… Я мчалась к Сазонову узнать, как сдаться безопаснее, обещая извозчику двойную плату, чтобы к 8 часам вернуться обратно. Там я застала только В.Г. Шишканова (член правления кооператива «Закупсбыт» – ред.). Он набросился на меня: «Почему медлили, не сдались днем? Почти все сдались сами…»

Он советовал отвезти Нила и других прямо в тюрьму. Это обеспечит их от перевода ночью из одного арестного помещения в другое, когда чаще всего расправляются с арестованными. С этим я и возвратилась. Нил, Девятов и Брудерер, выслушав меня, заторопились одеваться. Я попросила хозяина провести нас коротким путем к тюрьме. Он пошел с нами… Через полчаса мы, держась с Нилом за руки, подходили к тюрьме. Говорили о его болезни. Я просила беречь себя в тюрьме. Он обещал, освободившись, заняться лечением. Едва ли не последние его слова были: «будь с детьми…»

У ворот Нил отрапортовал с поразительной спокойной решимостью… И знанием, что их ждало… Мы не знали, что в тюрьме распоряжается отряд Красильникова, а то бы не были так спокойны за судьбы дорогих нам людей…[484]»

Подчеркнем: все источники свидетельствует о добровольной явке Фомина в тюрьму, включая Хлыбова[485], ее нового начальника[486].

Подобное поведение «учредиловцев раскритиковали омские большевики-подпольщики: «Добровольным возвращением в тюрьму эсеры и меньшевики, помогавшие буржуазно-помещичьей контрреволюции прийти к власти, хотели показать свои отличие от большевиков и союзниками Колчака. Но, расчистив ему путь, сейчас со своими демократическими декорациями власти они были не нужны»