Колчаковский террор. Большая охота на депутатов - Сергей Станиславович Балмасов

и они продолжили служить. Так, по словам участника событий младшего унтер-офицера Падерина, «После Барташевский вернулся в отряд. Я ежедневно видел его в столовой офицерского собрания»[497].

То есть он никого и ничего не опасался.

Отношение колчаковских властей к родственникам убитых

Об отношении колчаковского руководства к убитым свидетельствует их взаимодействие с родными погибших. Которое было крайне пренебрежительным, даже издевательским и демонстрировало нежелание расследовать случившееся.

По словам Н. Фоминой, «В два часа (23 декабря) повезли обед Нилу и Девятову. Узнали, что передач нет… Фомина увезли в три часа ночи в военно-полевой суд…»

С безумной тревогой и ужасной боязнью, что все кончено или каждую минуту кончится – и Нила не станет, бросились мы в город. С. (Девятова – ред.) – к кооператорам, я поехала к чехам. Чехи успокаивали, что с ними ничего не может быть сделано, если они вернулись добровольно. Меня поражала их уверенность в порядочности русских властей, казавшаяся трусостью.

Бросилась к французам (их миссии в Омске – ред.). К сожалению, Реньо (верховный комиссар Франции – ред.) уже уехал. Его заменяющий и секретарь выслушали меня, и, признав положение ужасным, спросили, что они могут сделать и почему я к ним обращаюсь? «Ведь это русские дела. Мы не можем вмешаться…»

Я пошла в военный контроль Ставки. Там долго не принимали. Я разрывалась, метаясь, как затравленный зверь – не уйти ли мне. Ведь, пока я жду, может быть все кончается. Меня успокаивали (младшие сотрудники контрразведки или ее охранники – даже они, видимо, сочувствовали горю несчастной женщины – ред.), говоря, что начальник контроля примет, когда придет, и все выяснится… Ко мне вышел помощник начальника военного контроля (возможно, подполковник Караулов – ред.) и надменно спросил, что мне надо. На мой вопрос, где мой муж, член Учредительного Собрания Фомин, он ответил с гримасой: «Он у нас числится в бегах и его могут осудить, как пойманного». (Напомним: Фомин числился содержанием за контрразведкой Ставки. Видимо, в отличие от своих «красных» коллег ее сотрудники не набрались духа, чтобы рассказать правду о произошедшем – ред.)

Когда я в ужасе стала уверять его, что я – свидетельница его добровольной сдачи в тюрьму, он сказал: «Мы верим вам, но у нас он числится в бегах», – и, резко повернувшись, ушел. Я стояла, не зная, что делать. Все глухи и безучастны. И сразу почувствовала, что здесь убийцы Нила.

Пошла к кооператорам. Там все уже были в тревоге. Звонили Старынкевичу, довели до сведения Колчака. Но узнать о судьбе их не смогли…

Старынкевич был у Верховного Правителя, доложил об исчезнувших из тюрьмы и тот распорядился председателю военно-полевого суда предоставить дела членов Учредительного Собрания ему на ревизию. Это немного успокоило. Казалось, что, если еще не совершилось ужасное, то достаточно сделано, чтобы помешать ему свершиться…

Я поехала к Бржезовскому, но у порога стоял солдат, серб с винтовкой и свирепо прогнал меня… (после восстания белогвардейское руководство не доверяло своим солдатам – ред.)

Позже вечером мы ездили с Куликовым к начальнику гарнизона на дом, желая заявить о том, что мы свидетели их добровольной явки. Он нас не принял.

Мы вернулись к Сазонову и Шишканову. Подвели итоги дня, говорили, что мало надежды, но сделано достаточно, чтоб помешать совершиться злодеянию… Дело передано гласности. О нем осведомлены все… Вспоминали сидевшую под арестом Директорию, когда тоже не знали, где её члены. Цеплялись за надежду – может и наши тоже где-нибудь сидят… Но тревога разрасталась…

В короткие часы тревожного сна привиделось сновидение, почему я в страхе проснулась и думала: верно, уже все кончено… Снилось мне скитание по какому-то городу… Поиски, напряженное ожидание. Потом мы едем на катере, идущим стремительно по темной реке – Нил, я, А.В. Сазонов, неба не видно. По берегам – сплошные стволы деревьев, вершин их не видно. В том же направлении, что и мы, но обгоняя нас, плывут баржи «с осужденными»… Чем-то черным, кровавым веет от них. На одной вижу фигуру полураздетого человека с низко опущенной головой, волосы закрывают лицо, руки скручены назад… Приплыли. Стремительно, точно несемся мы по анфиладе комнат-камер. Всюду пусто, чисто. Сквозь верхние окна последней камеры пробивается свет восходящего солнца, отблеск его пронизывает пройденные нами комнаты. Нил останавливает меня, предлагая оглянуться назад, посмотреть на отблески света… Мы стоим минуту, потом входим в комнату, залитую солнцем, маленькую, уютную… Последнюю, где мы должны остаться надолго, чего-то ждать… На столе стоит стакан с двумя роскошными душистыми цветками… Мы садимся… Я смотрю на Нила, С. Нил начинает искать бумаги. Ему страшно хочется курить… Бумаги нет нигде… Пересохшие губы, беспокойный взгляд…

Сердце почти останавливается от ощущения, что сон этот означает, что земная жизнь Нила пройдена…[498]»

По словам Софьи Ивановны Девятовой, «24 декабря прошел в посещениях разных властей с целью разузнать, что произошло в тюрьме. Куликов пошел к Мартьянову[499] (полковник, начальник канцелярии Колчака – ред.) Сазонов – к Старынкевичу. Все они говорили, что ничего определенного неизвестно[500]» (сомнительно, что первый, находясь по должности в курсе всех дел своего патрона, ничего об этом не знал – ред.).

Ее дополняет Фомина: «В 8 часов утра мы были у В.В. Куликова. С ним поехали к управляющему делами совета министров Гинсу рассказать ему о положении дел и через него увидеться с Вологодским. От Гинса узнали, что «что-нибудь делать уже поздно…».

Я попросила В.В., боясь выговорить это, – добиться разрешения, если Нил убит, взять тело, похоронить его…[501]»

Из канцелярии Верховного Правителя мы узнали, что ночью (на 23 декабря) кто-то взял из тюрьмы членов Учредительного Собрания и убил… Получили бумагу к начальнику гарнизона об оказании «содействия в розыске тела убитого (эта отметка «давала понять», что колчаковские власти официально отмежевываются от причастности к совершению данного преступления) члена Учредительного Собрания Фомина»[502].

Тем самым, несмотря на отсутствие достоверных сведений даже спустя сутки после случившегося белогвардейское руководство признало факт его убийства.

Девятова «25 декабря с утра опять была в «Центросибири» и Куликов заявил, что едет к Мартьянову, и не оставит его, пока не получит требуемых сведений. Вернувшись, он сказал, что Мартьянов заявил: «10 человек взяты в военно-полевой суд, и в тюрьму не вернулись»[503]. Большего от него добиться не удалось.

Таким образом, спустя более двух суток после описываемых событий секретарь Колчака продолжал скрывать детали данного дела.

Далее начались мытарства с поиском тел убитых. По словам Девятовой,