«Вселить в них дух воинственный»: дискурсивно-педагогический анализ воинских уставов - Сергей Эдуардович Зверев

Отдельным параграфом почти теми же словами, что англичане в своем уставе 1935 года, подчеркнули, что «личное общение командира батальона и командира полка с подчиненными имеет первостепенное значение. Оно дает возможность командиру непосредственно передать подчиненным свою волю и указания, а подчиненным почерпнуть из общения с командиром уверенность. Личное общение особенно необходимо перед началом боя и при резком изменении обстановки» [45, п. 14]. В действительно важном с психологической точки зрения требовании отразился опыт первых месяцев войны, показавший, что советские командиры и политработники очень неохотно посещали передний край, пытаясь руководить по карте, а то и «по глобусу». Приказание маршала С. К. Тимошенко от 28 июля 1941 г., например, требовало приблизить командование корпусами, дивизиями и полками к войскам, а грозный приказ Г. К. Жукова от 3 августа под Ельней и вовсе ставил командиров и комиссаров высокого ранга командовать ротами. Да и приказ Ставки № 270 от 16 августа 1941 г. намекал на ту же болезнь высшего комсостава. Так что веление устава командирам общаться с подчиненными читается еще и как недвусмысленный намек на необходимость почаще лично наблюдать поле боя.

3. Обратились к «старорежимным» ценностям героического пафоса – стали стремиться укоренить в сознании командиров и войск понятие воинской чести. Фраза «стойкая оборона дело чести пехоты»[117] один раз встречается в первой части устава и дважды – во второй. В этом внимании к обороне, безусловно, нашел отражение трудный опыт первого периода войны, когда Красная армия вела преимущественно оборонительные бои, судившие советскому командованию убедиться, что безоглядное требование БУП-38 о непреодолимости обороны независимо от сил противника является чистейшим боевым идеализмом. Вместо этого записали в устав, что «нерадивость, лень, беспечность в организации и выполнении оборонительных работ должны караться как тягчайшие воинские преступления» [45, п. 642].

4. Стали более реально оценивать противника. Война показала, что гордая декларация ПУ-36 о ведении будущей войны на уничтожение обернулась против нас. Во-первых, несмотря на все усилия пропаганды, устами Совинформбюро трижды уничтожившей германскую армию еще на подходах к столице нашей Родины – Москве, собственные потери свидетельствовали против столь оптимистических прогнозов. Привлекать к ним излишнее саркастическое внимание было явно нецелесообразно. Во-вторых, данный лозунг прочитывался передовыми подразделениями очень уж буквально, что приводило к большому дефициту информации о противнике. Захват же «языков» разведывательными группами был делом чрезвычайно трудным и затратным. Поэтому, требование безоговорочного уничтожения противника в уставе было несколько изменено. От бойца потребовали «неуклонно стремиться к встрече с противником, захвату его в плен или уничтожению» [44, с. 27]. Во вторую часть устава, касающуюся командиров, вписали, что «главная цель наступательного боя – уничтожить или захватить в плен противника» [45, п. 422].

5. Из обязанностей военнослужащих убрали всякую «политику». Обязанности бойца, например, в мельчайших подробностях рисуют суровую и очень реалистичную картину боя: «…вести огонь в бою спокойно и метко; израсходовав половину патронов, доложить командиру; отбирать патроны и гранаты от убитых и раненых; подбирать патроны и гранаты на поле боя; возвращаясь из тыла, брать с собой боеприпасы, при остановках немедленно самостоятельно окапываться и маскироваться… при ранении сделать себе перевязку и продолжать бой»[118] и т. п.

Прописными буквами стали набирать не тезисы о любви и преданности великому делу, а более приземленные и актуальные требования: «НИЧТО – В ТОМ ЧИСЛЕ И УГРОЗА СМЕРТИ – НЕ МОЖЕТ ЗАСТАВИТЬ БОЙЦА КРАСНОЙ АРМИИ СДАТЬСЯ В ПЛЕН»[119]. Эта фраза не хуже статистики о количестве потерь пленными в первые годы войны свидетельствует о непрофессионализме командования и отсутствии сознания войск, которым Красная армия в немалой степени была обязана подходам, прописанным в ее предвоенных уставах.

6. Избавились от всякой беззаветности и почти от всей самоотверженности – последней было более чем достаточно на полях сражений – целью БУП-42 было научить воевать, а не тому, как отдавать жизнь – «неисчерпаемых» людских ресурсов к тому времени уже не хватало, иначе не стали бы призывать в армию женщин. Беззаветность встречается только раз на страницах устава – при описании боя в окружении: «Полк, вынужденный вести бой в окружении, должен беззаветно выполнить поставленную боевую задачу» [45, п. 796]. Надо признать, что здесь хоть какие-то основания для применения этого выражения были, учитывая горький опыт многочисленных «котлов» первого периода войны. Но устав и тут потребовал компенсировать недостаток сил и средств стойкостью и упорством, активностью действий, искусством маневра и военной хитростью, что вселяло надежду на возможность деблокады или самостоятельного прорыва из окружения.

7. Обратились к историческому опыту и попытались заимствовать лучшее из уставов русской армии. Например, фраза «решение разбить врага должно быть бесповоротным и доведено до конца. Стремление к победе должно быть в голове и сердце каждого начальника; он обязан внушить эту решимость всем своим подчиненным»[120] представляет собой прямое цитирование положения Устава полевой службы 1912 года.

8. Устав до определенной степени развернулся лицом к основному труженику войны – солдату. На войне дошли до того, что на марше разрешили нарушать форму одежды: «расстегивать воротники, снимать головные уборы» и идти «ровным шагом» [45, п. 833]. Неслыханное дело для уставов – БУП-42 что-то разрешал солдату, кроме того, чтобы при тушении пожара на посту иметь оружие в положении «за спину».

Следует также отметить, что устав следовал правильному порядку изложения материала, по степени важности – от боя к боевому обеспечению и маршу.

Вместе с тем БУП-42 не чужд был и некоторых недостатков. Применительно к командному составу это касается весьма ограниченной трактовки, что «точное, своевременное и беспрекословное выполнение приказа является основой боевой деятельности командира» [44, с. 21]. Этим устав сужал поле деятельности командира до исполнения приказов вышестоящего командования. То, что это положение было помещено в первой части устава и касалось в первую очередь командиров в звене отделение – взвод – рота, не может считаться оправданием, ибо нельзя не признать, что и с них никто не снимал ответственности за правильность оценки обстановки, принятого решения и вытекавших из него действий.

Впрочем, вполне возможно, данное положение устава было продиктовано большими потерями в кадровом командном составе Красной армии – заполнивших вакансии «приписников» надо было еще воспитывать в соблюдении принципа единоначалия.

В отношении красноармейцев так и не смогли отрешиться от воспитания ненависти к врагу. Любопытно, как это слово отличается от дореволюционного «неприятеля» – ожесточенность и бескомпромиссность противостояния, свойственная XX веку, прочитывается и на уровне лексики. «Наука ненависти», впитанная сознанием бойцов и командиров, привела впоследствии к многочисленным эксцессам, когда Красная армия вступила на территорию «проклятой Германии». Повторимся, что освященное