«Вселить в них дух воинственный»: дискурсивно-педагогический анализ воинских уставов - Сергей Эдуардович Зверев

Сугубо технические вопросы освещались в боевых уставах зенитной артиллерии 1941 и 1944 года. Ни слова о политической работе, долге и преданности в них нет, только расчет, строи и порядки подразделений и описание боевой работы на огневой позиции.

«Боевой устав бронетанковых и механизированных войск Красной Армии» (1944) также был свободен от упоминаний о политработе. За исключением излишнего внимания к малосущественным вопросам вроде размещения экипажей в тяжелом и среднем танке, устав не отвлекался ни на какие другие обязанности членов экипажа, кроме востребованных перед боем, в бою и после его завершения, был очень лаконичным и деловым. Львиная доля пунктов и подпунктов устава содержит не более 4-х строк.

Нашлось место историческому опыту: авторы вспомнили и процитировали положение Временного полевого устава 1918 года: «Самая большая ошибка – ничего не решить или принять решение несвоевременно» [21, с. 21].

Характер боевой деятельности танкистов и необходимые для этого качества устав описывал почти так же, как и кавалерийские уставы: «Танковый экипаж в любых условиях обстановки должен… действовать смело, решительно и дерзко, самоотверженно вести бой и всегда оказывать помощь товарищу» [20, с. 92]. Эти же требования предъявлялись и к действиям танковых подразделений. Поводов проявлять самоотверженность в «братской могиле четырех», как танкисты называли свои боевые машины, было предостаточно, поскольку устав обязывал защищать подбитый танк до последней возможности.

Стоит отметить, как общий недостаток всех советских боевых уставов «низового» звена (боец – отделение – танк) чрезвычайно слабую их наглядность и иллюстративность, особенно если иметь в виду категорию этоса, к которому они были обращены. Мышление бойцов и младших командиров (после 1943 г. – солдат и сержантов) более образное, чем логическое. Воображению мало что говорят даже схемы, но вот «картинки» воспринимаются значительно лучше, как и та информация, которую они несут. Более серьезным недостатком являлось отсутствие разбора стандартных боевых ситуаций, с которыми мог столкнуться на поле боя боец, экипаж и расчет, и выработки соответствующих, хотя бы самых общих, правил действий в этих ситуациях.

Напротив, Боевые уставы бронетанковых войск армии США FM 17–30 и FM 17–32, регламентировавшие действия соответственно танкового взвода и танковой роты, представляли собой фактически военные комиксы. В отличие от советского устава БТ и МВ с 47 схемами, на страницах американского FM 17–30 встречается 136 рисунков, 80 из которых – именно «картинки» с раздавленными вражескими орудиями и пулеметами, взрывающимися завалами и заграждениями, трупами неприятелей и т. п. «Картинки», представляющие собой изображения стандартных боевых ситуаций, снабжены краткими поучениями, нередко сопровождающимися разъяснениями, например: «Атакуй более опасную цель», «Остерегайся гребней высот», «Осмотри заграждение на дороге, прежде чем таранить его. Обычно противник минирует заграждения, и при попытке тарана танк может быть выведен из строя», «Не бездельничай на остановке» и проч. Из 54 рисунков FM 17–32–35 «картинок». В этом смысле американские боевые уставы действительно являлись скорее наглядными руководствами. Целесообразно было бы внедрить подобную практику в современные боевые уставы Российской армии.

Помимо зрительной наглядности, FM 17–32 обеспечивал и наглядность вербальную. Он не только перечислял пункты боевого приказа командира танковой роты, но и содержал развернутый пример устного боевого приказа и приказа на атаку, отданного по карте.

В качестве еще одной полезной рекомендации заокеанских уставов можно привести положение FM 17–100: «Приказы следует отдавать заблаговременно, с таким расчетом, чтобы подчиненные имели время на произведение собственной разведки и для отдачи собственных приказов» [18, с. 69]. Устав также настоятельно рекомендовал командирам разрабатывать только простые планы, поскольку излишнее их усложнение, ввиду огромного количества неизбежных на войне случайностей («тумана войны»), делает их трудноисполнимыми и препятствует развитию энергичных усилий и проявлению инициативы частными начальниками.

После Сталинграда, судя по всему, у советского руководства немного отлегло от сердца. Новая редакция Корабельного устава, введенного приказом наркома ВМФ № 250 от 17 июля 1943 г. в части, касающейся обеспечения политической работы в боевой обстановке, почти полностью копировала довоенный образец 1939 года. Это можно объяснить и известной консервативностью моряков, которые на протяжении почти всего предвоенного десятилетия раскачивались, прежде чем принять очевидные «веяния», но потом дольше прочих не могли избавиться от политизированности своих уставов. Первые четыре цели политической работы укладывались в махрово-реакционную схему: «а) сплотить краснофлотцев и командиров вокруг партии Ленина-Сталина и Советского правительства, укрепить боевое могущество РКВМФ и обеспечить полный успех в боевой деятельности корабля; б) воспитать во всем личном составе… непримиримую ненависть ко всем врагам советского народа, твердую и непреклонную волю к защите своего социалистического отечества, к разгрому и уничтожению врага; в) воспитать во всем личном составе… выносливость, смелость и бесстрашие, презрение к смерти и готовность к самопожертвованию во имя исполнения воинского долга; г) воспитать во всем личном составе высокую политическую бдительность, полностью обеспечивающую корабль от проникновения шпионов и диверсантов; создать на корабле такую обстановку, которая исключала бы разглашение государственной тайны» [97, с. 40–41]. Впрочем, от «всех прочих (явно внутренних. – С. З.) врагов народа», которые в соответствии с Корабельным уставом 1939 года рьяно содействовали черным замыслам шпионов и диверсантов, устав военного времени все же избавился.

В то же время пять страничек главы о политработе в бою были написаны очень энергично и по делу. Характерно, что с офицеров не складывали обязанности «держать самую тесную связь с краснофлотцами, знать все их думы и настроения»[121]. а от политработников требовали избирать «такие формы и методы работы, которые являются наиболее доходчивыми и действенными в данной обстановке, и ни в коем случае не допускать шаблона» [97, с. 44].

В целом, изменения в уставе были, можно сказать, чисто терминологическими: заместитель командира по политической части заменил собой военного комиссара, а офицерский состав – начальствующий. Дела это, конечно, не меняло, но исключительно ценно было вынесенное из опыта войны признание, что «личное общение командиров и политработников со своими подчиненными является важнейшей формой политической работы в Военно-Морском Флоте» [184, с. 103].

БУ-45, из которого заимствована предыдущая цитата, помимо хрестоматийной ненависти, требовал воспитывать у личного состава «непоколебимую готовность сражаться мужественно, стойко, презирая смерть во имя победы», а у командиров и политработников – умения «воодушевлять личный состав на боевые подвиги, поощрять и пропагандировать героизм советских воинов, укреплять веру в несокрушимую мощь нашего орудия и в победу вооруженных сил Советского Союза» [184, с. 104–105]. Концепты героического пафоса на страницах устава явно преобладают: от офицеров, старшин и краснофлотцев требовалось «ни при каких обстоятельствах в боевом столкновении