Колчаковский террор. Большая охота на депутатов - Сергей Станиславович Балмасов

class="p1">Однако Верховный Правитель не раскрывает детали относительно этого. Данные же допроса солдат не обнаружены. Поэтому неизвестно, когда именно их допросили и о ком идет речь. ЧСК Висковатова, прокуроры Коршунов и Кузнецов об этом не упоминают. Следователи» ЧСК Политцентра также почему-то не заинтересовались этим моментом.

Так, испугавшиеся начала следствия «барташевцы» уехали к Анненкову и этими допрошенными, кажется, они быть не могут. И создается подозрение, что взяли тех, кто не фигурировал в официальных документах (ликвидаторов).

Далее, по словам Колчака, «Кузнецов сказал, что дело не в выполнителях расстрела, а в его вдохновителях, которых необходимо выяснить. Я поручил это Кузнецову и периодически спрашивал его о результатах расследования. Ему не удалось выяснить вдохновителей, поэтому я поручил расследование Чрезвычайной комиссии Висковатова»[596].

«Черновая» работа Чрезвычайной комиссии

Ведение работы для ЧСК упрощало наличие «предварительного следствия» Шредера»[597] и Кузнецова, произведенного в декабре 1918 г. «по горячим следам». Однако основную часть расследования предстояло провести ей, опираясь на их «черновые результаты».

Однако в традиционной для колчаковского режима манере с продолжением работы явно не торопились. Однако реально ЧСК заработала с большим запозданием – через полтора месяца с момента совершения убийств. Словно кто-то не был заинтересован в скорейшем выяснении истины и сознательно «тянул» время.

Так, хотя вся подготовительная работа завершилась 30 января, лишь спустя 12 дней, 11 февраля 1919 г. Комиссия издала свое первое «Постановление». По сути – декларацию о намерениях ее руководства: «…рассмотрев расследование, произведенное и. о. главного военного прокурора о расстреле без суда… с 22 на 23 декабря 1918 г., (Комиссия – ред.) ПОСТАНОВИЛА: I/ приступить к производству следствия по признакам преступления, предусмотренного 1454 статьей Уложения о наказаниях (убийство – ред.); 2/ приобщить предварительное следствие о расстреле Нила Фомина, Маевского и других, произведенное… Шредером»[598].

А первые следы практической деятельности ЧСК обнаруживаются лишь спустя 18 дней с момента назначения ее председателя 30 января. Чем это время занимались ее сотрудники, неизвестно. И даже для самого тщательного анализа работы Шредера и Кузнецова (выводы первого изложены на 10 печатных листах) было достаточно двух суток.

И данное промедление давало возможность заинтересованным лицам скрыть улики.

Между тем, в данные предварительного следствия закрались непростительные для профессиональных юристов ошибки. Которые перекочевали и в документы ЧСК Висковатова. Так, среди расстрелянных указывались члены Учредительного Собрания Лиссау[599], Барсов и Марковецкий, хотя реально таковым был только Фомин[600]».

Причина состояла в том, что, как мы помним, всех задержанных в Уфе, включая рассыльныъ мальчиков 12–15 лет, «автоматом» записали в «члены Учредительного Собрания»[601].

Самое поразительное, что спустя почти два месяца после декабрьских событий руководство ЧСК, состоявшее из профессионалов-юристов, обязанных ознакомиться с делами убитых, продолжало считать лиц, не имевших никакого отношения к всероссийскому парламенту, членами такового. И это вызывает серьезные вопросы относительно их компетенции, отношения к порученному им делу особой важности, и вообще положения в юридических органах Колчакии[602].

Проведение расследования затрудняли заболевания, а нередко и гибель интересующих следствие лиц. Так, только к концу февраля 1919 г. (менее чем за два месяца) заболели тифом двое свидетелей-надзирателей Омской тюрьмы. Один из них, Вержинский, умер[603].

От этой же болезни 26 февраля 1919 г. умер участник расстрелов – Вилленталь[604].

Также проведение расследования затрудняло то, что ЧСК не смогла, несмотря на свои ресурсы, розыскать всех участников событий. Отчасти это было вызвано промедлением в её создании, поскольку почти за два месяца с момента событий многие из них «распылились» по огромной территории Колчакии от Екатеринбурга до Семипалатинска и Владивостока. В условиях тогдашней неразвитости информационных и транспортных коммуникаций это затрудняло ведение следствия.

Версии произошедшего

В первую очередь ЧСК Висковатова должна была подтвердить или опровергнуть появившиеся на этапе предварительного следствия версии убийства.

Затметим, что текст расследования Кузнецова не обнаружен. Однако известны отдельные показания опрошенных им лиц. Так, начштаба омского гарнизона Н.Г. Сабельников заявил ему: «Распоряжения высшего начальства /командира корпуса, армии, наштаверха/ об изъятии из тюрьмы членов КОМУЧа не было»[605].

Тем самым он выгородил их и «притопил» исполнителей убийства Барташевского и Черченко, которые в результате представали самосудчиками. Во многом поэтому данные утверждения вошли в официальную версию событий.

Проблема для колчаковских властей состояла в изначальной неспособности выработать единую линию поведения и неоднократно меняли свои версии, чем демаскировали себя. Рассмотрим их.

Первую версию озвучил председатель кооперативных объединений «ЦентроСибирь» В.В. Куликов: «я был (24 декабря – ред.) у Мартьянова (начальник канцелярии Колчака – ред.) и узнал, что точных сведений об обстоятельствах, при которых уведенные из тюрьмы 10 человек были убиты, он не имеет, но, видимо, когда в тюремной ограде происходил расстрел большевистского штаба, среди других заключенных произошел бунт, при усмирении коего часть из них убили…[606]» (это было неправдой, да еще из уст начальника колчаковской канцелярии).

Генерал-майор Бржезовский также сделал показательную оговорку, передав Девятовой о «самосуде» со стороны колчаковских солдат. Эта версия была особенно популярна среди сторонников Колчака. Однако даже Мельгунов признает: «тюремная драма была… самосудом организованным…, квалифицированным. Не Барташевскому пришла идея расправиться попутно и с «учредиловцами». Но идея эта явилась, очевидно, вне непосредственной связи с омским восстанием»[607].

Также напомним замечание Н. Фоминой о заявленном ей помощником начальника контрразведки «бегстве» ее мужа[608].

И, наконец, предварительное колчаковское следствие предположило, что расстрел произошел в результате «паники» конвойных[609]. Хотя при «панических атаках» люди не занимаются хладнокровным убийством с особой жестокостью своих жертв.

Впрочем, от столь экзотических версий колчаковцы быстро отказались, видимо, по причине их нелепости.

Сам же Барташевский пытался объяснить расстрел стремлением предотвратить неповиновение конвою и предотвращение бегства конвоируемых.

Кто поставил «красный крест» на Фомине?

Между тем, при рассмотрении документов возникает вопрос, не заданный белогвардейскими следователями участникам событий. Так, в «Списке бывших членов Учредительного Собрания[610]» колчаковского Главного тюремного управления Минюста «имеются заслуживающие особого внимания отметки: красными крестами в нем отмечены погибшие 23 декабря Лиссау, Брудерер, Саров, Девятов, Марковецкий, Барсов, и ниже приписанный от руки Фомин.

В другом списке напротив фамилии Брудерера указано: «явился добровольно», фамилия подчеркнута красным[611].

Синими галочками отмечены оставшиеся живыми из числа пойманных в Уфе и добровольно вернувшиеся, (кроме Владыкина и Сперанского, которых возможно, сердобольные милиционеры пометили самостоятельно сдавшимися).

Красными галочками отмечены Федорович, Иванов, Нестеров, Филипповский, Почекуев[612], Барановский (Д.А., служащий Совета управляющих ведомствами КОМУЧ), Полковников Я. М. Все они не явились