Колчаковский террор. Большая охота на депутатов - Сергей Станиславович Балмасов

На этом же документе имеется сделанная неразборчиво подпись, якобы принадлежащая генералу Гайде с упоминанием Лотошникова, Подвицкого, Павлова, Владыкина и еще одной, неразборчиво написанной фамилии (возможно, Филипповский) и Фомина – с нерасшифрованной надписью «пр. вас предст. Съезда»[613].

Данный документ, однако, не устраняет загадки, и порождает новые. К примеру, какое отношение к делу имел Гайда? Может быть, он давал характеристики на конкретных «учредиловцев», как-то повлиявшие на их судьбу? Если да, то в какой степени и как они могли повлиять на произошедшее с тем же Фоминым? А может быть, он содействовал его вылавливанию в Челябинске?

Вопрос состоит – когда появились эти отметки и что означают красные галочки и приписки. Поскольку на списке имеется подпись начальника тюрьмы Веретенникова[614], предположим, что его создали не позднее полудня 22 декабря 1918 г., когда его сняли с должности по подозрению в содействии восставшим.

Добавим, что по данным Сперанского, писарь тюремной конторы «А.К. Аникин, сообщил, что утром 22 декабря в тюрьму, занятую правительственным караулом, прибыла большая группа офицеров, потребовала списки заключенных и против ряда фамилий красным карандашом отметила: «V» и затем сбоку «отпр»[615]. Кто они именно были – колчаковское следствие судя по документам ЧСК не стало выяснять.

Не этот ли список привели выше?..

Не меньше вопросов вызывают красные галочки. Как уже говорилось выше, все обозначенные ими, не явились в тюрьму. Однако один из них – К. Почекуев – тогда погиб при до конца невыясненных обстоятельствах. Означало ли это повторение его судьбы и остальным неявившимся в тюрьму?..

Впрочем, имеется и другой список «насильно освобожденных» 22 декабря из Омской областной тюрьмы, составленный исполняющим обязанности ее начальника Хлыбовым[616].

В котором указано, что «члены Учредительного Собрания Алексеевский[617], Павлов и Подвицкий[618], и Лиссау с Марковским[619] возвращены в тюрьму комендантом Омска», несмотря на приведенные выше свидетельства об их добровольной явке[620].

Однако никаких указаний относительно возвращения Девятова (вернулся добровольно), Сказалова, Сперанского и Сарова не имеется[621].

Причем в данном безграмотно составленном Хлыбовым списке, противоречащим многим другим колчаковским документам, «учредиловцами» также указали не имеющих к ним отношения захваченных в Уфе лиц. Причины таких ошибок он объяснял своим незнанием тюремной обстановки.

Говорят убийцы

Заметим, что лучших людей, выбранных Россией для определения ее будущего, убивали мальчишки в возрасте 20–25 лет, у которых, согласно медицинскому осмотру Барташевского, едва начали пробиваться усы[622].

Но именно эти юные убийцы дали особенно ценные для воссоздания картины убийств показания. Так, Барташевский заявил Кузнецову 28 декабря 1918 г. (орфография и стиль изложения сохранены): «Я, Феофил Анатольевич Барташевский, 21 года утром 22 декабря был послан во главе отряда подавлять восстание[623]. Вечером был вызван генерал-майором Ивановыма (что тот отрицал – ред.) с несколькими людьми отряда атамана Красильникова в Гарнизонное собрание сопровождать большевиков из тюрьмы…

Придя второй раз за арестованными, мне дали партию, в которой были члены Учредительного Собрания, арестованные во время их митингов, в которых чернилось Сибирское правительство. (Подтверждение того, что он шел целенаправленно за членами всероссийского парламента).

… идя вперед, эти господа, несмотря на неоднократные приказания молчать, говорили о желаниии сменить власть. Пригрозя расстрелом, они на некоторое время смалкивали…

Доставив их в Гарнизонное собрание (узнал – ред.), что полевой суд заканчивался, допросу сегодня не будет (иными словами, «учредиловцев» намеревались «пропустить» через военно-полевой суд – ред.)… Они заявили, что их напрасно водят…

Я должен был их отвести обратно, а тех (осужденных первой группы – ред.) – расстрелять. Взяв всех, я повел приговоренных к расстрелу – расстрелять, а их – доставить в тюрьму. Приговоренные, узнав об этом, пошептавшись с остальными, начали открыто возмущаться, надеясь удрать (странное поведение для намеревавшихся бежать – извещать об этом конвой – ред.), ибо нас было шесть человек, а арестованных – человек 12.

Не успев отойти, члены Учредительного Собрания стали ворчать и поносить Верховного Правителя, Его Высокопревосходительство адмирала Колчака, за что получили несколько прикладов (красноречивое признание об издевательствах над неосужденными арестантами – ред.).

Мои подчиненные хотели на месте их переколоть. Я удержал их от этого на улице (Барташевский проговорился о намерениях «ликвидаторов», воплощенных в жизнь, судя по имеющимся на останках повреждениям – ред.), не хотя, чтобы были трупы, а привести в тюрьму – доложить и предать суду (новое подтверждение, что «учредиловцев» решили судить. Вопрос – на каком основании это должно было произойти, кому Барташевский собирался об этом докладывать, и когда должны были расправиться с ними, не заданный ему Кузнецовым – ред.).

Пройдя шагов 100, из них бросились бежать два комиссара и четыре члена (так в тексте – ред.). После нескольких выстрелов они были остановлены.

После всего этого я был не в силах, слыша наглые фразы по адресу Верховного Правителя, и хотя сбежать, оставить таких негодяев, сеющих смуту среди солдат, на глазах тут же и служа преданно Верховному Правителю, я вынужден и должен был их расстрелять (красноречивое признание – ред.), что я и исполнил.

В такое тяжелое время, когда не отдыхавши приходится нести службу 24 часа, таким людям не место в государстве.

Конвой состоял из поручика Виленталя, прапорщика Шемякина, добровольцев младшего унтер-офицера Падерина, ефрейтора Галкина и солдата Куколенко (в другом варианте – Куколевского – ред.)»[624].

Этим показанием Барташевский продемонстрировал потрясающий уровень грамотности для офицера – дворянина. Одновременно он красноречиво признался в убийстве и показал полную утрату человеческого облика себя и своих подчиненных, под предлогом собственного переутомления лишавших жизни своих собратьев, к тому же избранных во власть самим народом. И просто поразительна наглость, с которой полуграмотный, судя по тексту его показаний, мальчишка в погонах берет на себя смелость определять, кому дозволяется жить, а кому нет, да еще в отношении людей, предназначенных определить будущее страны.

И, видимо, столь эмоциональные показания Барташевский дал необдуманно в силу собственной неопытности участия в подобных делах. Придя в себя и, осознав сделанную оплошность, он возможно, по чьему-то совету в тот же день дал Кузнецову более осмысленную версию, изложив ее лично, а не излагая устно или дав это сделать более грамотному, нежели он сам, человеку.

Причем он даже пытался оправдать свои действия желанием предотвратить не только побег, но и… мятеж: «При отходе (от здания суда – ред.) арестанты стали выражать неудовольствие и говорить, что лучше, если бы власть была в их руках»[625], после чего-де он