Колчаковский террор. Большая охота на депутатов - Сергей Станиславович Балмасов

Он мог ее носить как офицер отдельного Иркутского гусарского дивизиона красильниковцев (унаследовал от 16-го гусарского Иркутского полка Императорской армии малиновые погоны, околыш фуражки и т. д.), к которому видимо и был «официально» приписан.

Бестужев послал запросы по адресам прописки на Баратова и упомянутых в его телеграммах лиц, в контрразведку Ставки и начальнику омского гарнизона. Характеристики на них оказались положительными[654].

Казалось бы, гиперподозрительному Бестужеву уже следовало отпустить поручика с подобными «оценками» начальства.

Второй «подозрительный»

Однако подозрения к задержанному вновь усилились после получения 7 января на почте в Таре странного письма до востребования. Оно предположительно предназначалось Баратову, указанному «Александром № 413» и было подписано «Твой № 314».

Бестужев усмотрел в этом очередную попытку обмена шифрованными сообщениями с неизвестным лицом. На первый взгляд в письме не было ничего крамольного. Его автор сообщил детали поездки к своему отцу в Тарский уезд, извещая, что он туда скоро вернется, и просил «Александра № 413» оставить ему свой адрес в гостинице «Коммерческие номера».

Однако Бестужева смутили следующие строки: «На Шипке всё спокойно – не волнуйся. Пока всё хорошо»[655]. И он установил за «Коммерческими номерами» наблюдение.

16 января туда прибыл неизвестный штабс-капитан, «спросивший об Александре, фамилии которого он не знал». По документам офицер значился Павлом Филипповичем Петровым, «военным летчиком при Верховном Главнокомандующем, находившимся в отпуске в деревню Яланку Тарского уезда до 20 января 1919 г.[656]»

Он признал авторство таинственного письма, и то, что адресовал его Баратову, но «на вопросы, почему оно подписано «№ 314» и адресовано «№-ру 413», дал уклончивые ответы. Чем также возбудил подозрение», и был Бестужевым арестован и допрошен.

Петров объяснил упоминание Шипки описанием ситуации на дороге в Омск, куда они-де договорились возвращаться вместе[657].

Однако тогда на пути между сибирской столицей и Тарой было тихо – партизаны и уголовные преступники еще не представляли угрозы. Видимо, Петрову указали на это, и тогда он объяснил упоминание Шипки отсутствем «В Омске каких-либо эксцессов»[658].

Каких именно – Петров не указал. О чем же шла речь?.. Ведь восстание было подавлено и новую его попытку подпольщики отложили на неопределенный срок…

Кроме того, обсуждение омской ситуации офицерами не было наказуемым. Почему же тогда Петров не сообщил Баратову, что в Омске «всё тихо» открыто? Подобное поведение его и Баратова говорило о том, что они многое «не договаривают».

Были в изложении задержанных и другие спорные моменты, вынуждающие Бестужева дополнительно насторожиться. Так, версия Баратова относительно планируемого пребывания в Тарском уезде несколько дней «бьется» данными письма ему Петрова: «ты приехал раньше меня в Тару. Жди меня через недельку, а может, и дней 10, и позже[659]».

Реально же Петров явился в Тару спустя полмесяца после появления там Баратова.

Столичные офицеры в тарской глуши

Сначала Петров заявлял, что их знакомство произошло «по переписке», когда он «искал попутчика поехать в Тарский уезд» на рождественский отдых[660].

Однако потом летчик указал, что их свёл Сумароков, «когда они ужинали в октябре 1918 г. в омском Коммерческом клубе большой офицерской кампанией, включая атамана Красильникова…[661]»

При этом Петров проговорился, что Баратова реально зовут Сергеем Сергеевичем Леоновым[662]. Поручик подтвердил это. Почему же он скрывал свою истинную фамилию перед колчаковским уполномоченным?..

Леонов утверждал, что, уезжая из Омска, «взял случайно попавшийся в руки паспорт на имя Баратова», полученный им в 1917 г. в Киеве, чтобы пробраться через большевистскую территорию[663] в Сибирь.

Впрочем, это не мешало ему сразу назвать Бестужеву свою настоящую фамилию.

Сомнения относительно достоверности изложения Леонова усилились после опровержения версии его появлении в Таре Петровым. По словам последнего, дело было так: «Во время отсутствия конного дивизиона (Сумарокова – ред.) в Омске Леонова подчинили начальнику Сводного полка (в декабре 1918 г. еще батальона – ред.) отряда имени есаула Красильникова капитану Драчуку. Тот узнал Леонова образцовым офицером, любящим Родину и армию больше жизни, противником всяких обманов и компромиссов, угрожавшим открыть денежные и другие несуразия офицеров отряда. Поэтому Драчук решил избавиться вследствие их наговора от него самосудом»[664].

Леонов подтвердил данную версию и дополнил ее: «22 декабря в 8 часов вечера в мою квартиру явился Барташевский. Он предъявил мне предписание Драчука о моем аресте без указания причин и отправке меня (в сельхозучилище, база красильниковцев – ред.).

Не зная за собой никакой вины, я все же имел основания опасаться своего вывода в расход без суда. Поэтому я просил Барташевского обождать минут 15, ожидая к себе своего друга штабс-капитана Петрова (и тот милостиво остановил выполнение ответственного задания, когда у него каждая минута была на счету, чтобы встретить какого-то штабс-капитана с «обычной» фамилией – ред.).

Я просил его ехать со мной и принять меры к недопущению надо мной самосуда, что он и сделал. Меня арестовали (в сельхозучилище – ред.), и связь с внешним миром прервалась. Что было со мной под арестом, я здесь излагать не буду, а сообщу военному прокурору»[665].

По версии же Петрова, когда он спросил у Драчука о причинах ареста своего друга, тот заявил о наличии «у него документов против Леонова, и что одновременно с ним арестованы другие офицеры (документальных подтверждений этому не имеется)».

Тогда Петров якобы потребовал у командира красильниковцев известить военного прокурора об аресте Леонова, но тот уклонился от ответа, и летчик обещал «донести об угрозах жизни своему другу властям». Поскольку и это не подействовало, Петров сообщил произошедшее Сумарокову, а тот – в штаб генерала Волкова и благодаря вмешательству последнего 31 декабря Драчук освободил его под «подписку честного слова офицера» «выехать из Омска не позднее 10 часов вечера 2 января 1919 г. и явиться в Иркутске в распоряжение атамана Красильникова»[666].

Но тут Леонов запутался в показаниях. На другом допросе он проговорился, что «30 декабря вернулся в Омск домой вечерним поездом» и в тот же день вместо Иркутска поехал на извозчике на ближайшую до г. Тары станцию», чтобы отправиться в Тарский уезд отдыхать»[667].

Подобные разночтения в показаниях выглядят весьма красноречиво. Ведь за несколько дней с момента описываемых событий Леонов физически не мог забыть времени своего освобождения. Поэтому возникает подозрение, что поручик лжет, крепнущее по ходу его дальнейших допросов.

Явно «темнил» Леонов и относительно времени своего выезда в Тару из Омска. Так, даже если поручик отправился туда 30 декабря, он не смог бы появиться там 2 января. Ведь ему предстояло проделать