Колчаковский террор. Большая охота на депутатов - Сергей Станиславович Балмасов

В заключение ЧСК Висковатова говорилось: «…Барташевский не направлялся к тюрьме, а сразу от Гарнизонного собрания командовал вести арестантов другой дорогой к Иртышу. Попытки побега конвоируемых не было…[639]»

В итоге показания обвиняемых кардинально разошлись – они стали валить вину друг на друга. Интересно, что в итоге юный убийца Барташевский запутался в показаниях и даже стал отрицать нахождение при расстреле Черченко: «Я утверждаю, что адъютанта с нами не было, когда я повел арестантов из Гарнизонного собрания… С какой целью адъютант говорит, что он находился на месте расстрела, я не знаю»[640].

Дела Барташевского стали совсем плохи, когда по свидетельству Сперанского его показания опроверг член его же команды Падерин. Видимо, разногласия были обусловлены нежеланием отвечать за руководство расстрелом, ибо признавший это становился основным обвиняемым. Почему они и стали «топить» друг друга. Также возможно, что Барташевский, не признавая присутствия Черченко на месте казни, одновременно пытался отрицать и уличающие показания, способные усугубить его вину, включая отсутствие попытки побега конвоируемых. В свою очередь, Барташевский тогда «вспомнил» о совершенном Черченко убийстве красноармейца Руденко при его конвоировании на военно-полевой суд в первой партии.

Нельзя исключать, что несовпадение их показаний было обусловлено их подчинением разным учреждениям и командирам, также не желавшим отвечать за произошедшее.

Однако отдадим должное красильниковцам – в отличие от Бобова, «слившего» своего подчиненного, командир их батальона Драчук[641] боролся за «барташевцев» и даже пошел дальше, о чем будет рассказано ниже.

Заметим, что ЧСК Висковатова не устроила исполнителям необходимую для установления истины очную ставку в условиях наличия их противоречивых показаний.

Возможно, её руководство так поступило потому, что виновность обоих подтвердилась документально, в том числе Хлыбовым[642].

Интрига с седьмым красильниковцем

Заметим, что на допросах убийцы проговорились, что их было больше, чем зафиксировали официальные документы. Так, Черченко показал: «на месте расстрела присутствовал адъютант отряда Красильникова, фамилии я не знаю», «вечером 22 декабря разговаривавший в Комендантском управлении с комендантом в его кабинете»[643].

Он же уточнил ЧСК Висковатова, что в казни участвовали семь красильниковцев[644].

Иными словами, кроме омской комендатуры исполнение расправ над неугодными контролировало и руководство красильниковского осназа. Что служит дополнительным подтверждением того, что казнь имела официальный характер. Но почему-то члены ЧСК Висковатова не выяснили фамилию этого адъютанта и обстоятельств его присутствия на месте событий. Возможно, он и наносил сабельные удары убиваемым.

Заметим, что и сам начальник Барташевского капитан Драчук, давая показания ЧСК Висковатова, заявил, что для данной миссии у него требовали семи – восьми конвойцев. Выделять же меньше означенного числа было бы странным.

В пользу данной версии говорит и Винтера: «в составе конвоя, сопровождавшего вторую группу из тюрьмы, не было офицера, возглавлявшего наш конвой, поскольку он это время находился в помещении суда (Черченко – ред.). По окончании его адъютант передал обе группы арестованных тому же офицеру. Нас сопровождал из тюрьмы кроме названного офицера адъютант коменданта.

… я описал капитану Блосину (контрразведчик штаба Сибирской армии – ред.) приметы упомянутого офицера и Блосин высказался, что он походит на брата капитана Пятницкого, содержавшегося в Омской тюрьме под стражей в мае 1918 г. (у большевиков – ред.) и теперь служит у Анненкова…[645]»

Запомним последний момент. Он еще пригодится при описании дальнейшей эпопеи «барташевцев».

Заметим, что эти показания Винтер дал 17 февраля 1919 г., почти два месяца спустя декабрьских событий, и за это время многие их фигуранты поменяли место своей службы.

Возможно, под личиной Пятницкого мог скрываться у анненковцев участник убийств, перешедший к ним. А красильниковцев, как мы увидим далее, они принимали с распростертыми объятиями.

Однако ЧСК не пыталась допросить Блосина и розыскать Пятницкого, хотя это могло вывести следствие на заказчиков убийства.

«Седьмой красильниковец» раскрывается

Вероятно, участие в событиях других участников осталось бы лишь предположением, не случись у колчаковцев неожиданность. О чем доложил контрразведке Ставки уполномоченный по охране государственного порядка и общественного спокойствия в г. Тара и Тарском уезде подполковник Бестужев.

Он сообщил, что «2 января 1919 г. в Тару приехал подозрительный плохо одетый человек без вещей, сорящий деньгами с паспортом на имя Александра Михайловича Баратова и отметками прописки в Благовещенске и Владивостоке без числа и месяца»[646].

Настороженность Бестужева усилилась после попытки Баратова «отправить шифрованную телеграмму в Омск до востребования. На телеграфе ее не приняли, и он подал другую в Иркутск, заменив номер документа данными на Максима Михайловича Рышкова и Александра Иванова-Третьего. Коих, по его словам, ждал из Благовещенска»[647].

В тот же день Баратова арестовали «до выяснения личности», поместив в одиночную камеру. Бестужев посчитал, что реально он – «Остапко, подозреваемый в принадлежности к организациям, убивавшим офицеров» и отправившийся «из Омска на Дальний Восток». Извещение о возможном его появлении здесь уполномоченный получил 2 января от военных властей[648].

На допросе Баратов сообщил, что он – «потомственный дворянин», армейский поручик-гусар. На момент свержения Советской власти в июле 1918 г. находился во Владивостоке, где записался в белый отряд своего двоюродного брата ротмистра Владимира Николаевича Сумарокова. С ним приехал в Омск и влился в отряд особого назначения имени есаула Красильникова, где Баратова назначили командиром конного дивизиона пополнения. С ним он участвовал «в раскрытии заговора Директории, подавлении большевистских беспорядков в Омской тюрьме и на станции Куломзино»[649].

Однако Баратов вызвал настороженность Бестужева, оказавшись неспособным прояснить цели своего визита из «столицы» в удаленный от цивилизации город. Так, сначала он утверждал, что намеревался провести несколько праздничных дней в одной из деревень Тарского уезда, но потом заявил, что прибыл сюда «по коммерческим делам»[650].

Не смог Баратов развеять подозрения и относительно отправки им странных посланий, заявив «о незнании, что сейчас нельзя давать телеграммы с условным адресом…[651]»

Кроме того, он не стал распространяться и о причинах такой секретности, давая неполные и уклончивые показания.

Не могло не насторожить Бестужева и нежелание Баратова признавать своими револьверы «браунинг» и «кольт» с боевыми патронами. Их обнаружили спрятанными при обыске в занимаемом им номере «под обшивкой мягкого кресла». На это Баратов заявил: «мало ли что могли найти после меня, я оружия не имел»[652].

Причины же своего «переодевания в партикулярное (частное – ред.) платье» поручик объяснил «нежеланием обращать на себя внимание любопытных необычной в захолустных местах яркой гусарской формой»