Имя раздора. Политическое использование понятия «гражданская война» (1917–1918) - Борис Иванович Колоницкий

намеренно, но, стремясь к власти во имя социальной революции, использовали анархию как средство. Тем самым «ленинцы» способствовали контрреволюции и, следовательно, гражданской войне. Автор предлагал противостоять им не насилием и не словом, а делом, борясь с экономической разрухой, вызывающей недовольство населения[700].

Даже эсеры в «Деле народа», ранее игнорировавшие кампанию против большевиков и считавшие главным врагом «империалистическую буржуазию», осудили «отчаянную игру» «в борьбе за влияние, за власть отдельной кучки», признавая опасность кровавого социального конфликта. Воззвание Центрального и Петроградского комитетов партии гласило: «И кто же не понимает, что для контрреволюции это — самый благоприятный момент, чтобы провокаторски вмешаться, чтобы вызвать столкновения, даже кровопролитие, а потом его использовать?»[701] Подобно цитируемому выше суждению меньшевистского автора, эсеры представляли большевиков группой, которая своими непродуманными действиями создает условия для победы контрреволюции, но все же не является врагом, с которым следует расправиться. Большевики для ряда эсеров все еще оставались частью «революционной демократии».

Иной была реакция умеренных социалистов и властей на попытку «Маленькой газеты» организовать демонстрацию. 13 июня это набиравшее популярность издание опубликовало воззвание, призывавшее «людей русских» выходить на улицы, требуя отставки князя Г. Е. Львова и формирования правительства адмиралом А. В. Колчаком[702]. Временное правительство немедленно отреагировало на это угрозами «оказать отпор всеми силами государственной власти попыткам подобного рода, ведущим к гражданской войне»[703].

«Известия» сочли призыв «Маленькой газеты» опасным: ее читали десятки тысяч человек, она даже конкурировала с социалистической прессой в рабочих кварталах столицы. Печатный орган Петроградского Совета предупреждал: «Против гражданской войны — откуда бы она ни шла — поднимет свой голос революционная демократия»[704].

По всей видимости, эта демонстрация так и не состоялась, во всяком случае основные периодические издания о ней не упоминали; но редактор издания был арестован, а «Маленькой газете» на следующий день пришлось разъяснять, что никакая вооруженная акция не планировалась. Напротив, организаторы-де обращались ко всем тем, кто выступал против гражданской войны и любых угроз оружием мирному населению[705].

Хотя демонстрация 10 июня и закончилась без существенных эксцессов, в последующие дни сохранялась напряженная ситуация. М. Горький в частном письме от 14 июня отметил, что каждый день знаменуется тревогой. Писатель был уверен в том, что «безумная политика Ленина уже скоро вызовет гражданскую войну». Свои предположения он объяснял тем, что большевики были «совершенно изолированы», но при этом их лозунги популярны «в массе несознательных рабочих и среди некоторой части солдат»[706].

Чтобы сгладить эффект, произведенный отменой демонстрации, Всероссийский съезд Советов назначил общую манифестацию на 18 июня; она должна была стать смотром сил сторонников большинства Советов. В день манифестации «Известия» утверждали, что она убедительно продемонстрирует: «…тщетны расчеты врагов революции на междоусобицу в среде революционной демократии», а разногласия в социалистической среде «никогда не превратятся в братоубийственную войну»[707].

Впрочем, звучали и тревожные предсказания. «Живое слово» сочло недостаточными меры правительства, направленные как против призывов «Маленькой газеты», так и против деятельности большевиков и анархистов. Если министры не предпримут решительных шагов против своих противников, считала газета, то «…организуемая 18 июня Съездом [демонстрация] с целью показать единение и сплоченность русской демократии, может обратиться в прелюдию гражданской воины»[708]. «Единство» накануне назначенного дня писало, что «вожди ленинизма» предлагали лозунги, под которыми охотно пойдут «темные силы реакции в надежде восстановить разрушенный революцией самодержавный строй». Сотрудник газеты был уверен, что «контрреволюционеры» готовились превратить манифестацию в гражданскую войну[709].

Опасения кровавой развязки манифестации, назначенной на 18 июня, имели под собой определенную почву: достаточно вспомнить то негодование, которое вызвали уговоры делегатов съезда Советов в казармах и на заводах. На улицах можно было услышать разговоры солдат, громко рассуждающих о том, стоит ли брать на демонстрацию оружие; при этом речь шла не о самозащите, а о желании «попугать буржуев», «их пощипать, с ними разделаться»[710].

Вопреки этим опасениям, демонстрация 18 июня прошла без серьезных столкновений. Тем не менее крупные стычки последующих дней порой назывались гражданской войной[711]. Известность получило избиение солдатами юнкеров, манифестировавших 21 июня в поддержку наступления российской армии в Петергофе, хотя манифестация была согласована с местным Советом[712]. Следственная комиссия, учрежденная для расследования петергофских событий, предупреждала об опасности повторения подобных конфликтов: «Аполитизм, господство какой-то „пугачевщины“ вносит анархию и смуту в жизнь страны»[713]. В свою очередь, юнкера, в передаче корреспондента «Русской воли», с трудом удерживали своих товарищей от решительных действий в отношении солдат гарнизона: «Мы знаем, что междоусобная война в Петергофе может быть роковым сигналом для Петрограда и всей России»[714]. «Речь» 22 июня вновь использовала образ братоубийственного кровопролития для критики советского большинства:

…как это ни странно покажется с первого взгляда, нынешние вожди демократии болеют трусостью, трусость определяет линию их поведения. <…> ядовитый посев, сделанный большевизмом, дает ужасные всходы, и кто же отвечает за то, <…> что в Петергофе группа солдат напала на юнкеров, манифестировавших по случаю нашей победы, и пролила кровь своих братьев?[715]

Призывами к гражданской войне называлась агитация анархистов, звавших своих сторонников на улицы для антиправительственных демонстраций[716]. Газеты, использовавшие в эти дни словосочетание гражданская война для описания различных конфликтов, оценивали напряженность в обществе как крайне высокую, ожидая новых опасных событий.

Умеренные социалисты, солидарные с правыми и либеральными силами в своем осуждении актов насилия, в отличие от них, по-прежнему отказывались от «критики оружием»[717] и продолжали уповать на контрпропаганду, надеясь раскрыть массам глаза на «демагогию» «вожаков». Меньшевики и эсеры рассчитывали на то, что энергичная социальная и экономическая политика подорвет популярность радикалов. Особую озабоченность у умеренных социалистов в июне вызывал рост «контрреволюции»: распространение призывов расправиться с «большевиками и ленинцами» и открытые демонстрации сторонников «войны до победы». Участилась и открытая критика Совета; повторялась ситуация апреля, когда антибольшевистская пропагандистская кампания переросла в кампанию антисоветскую[718].

Все это побуждало умеренных социалистов придерживаться «средней» линии в отношении большевиков. Тем самым дискредитация представителей партии Ленина как сторонников гражданской войны не превращалась в согласованную политику, хотя эта тема звучала в пропаганде правых, консерваторов, либералов и умеренных социалистов разного толка. Несмотря на радикальные действия большевиков, более опасной для умеренных социалистов была «контрреволюция», для борьбы с которой «революционная демократия» должна была объединиться.

В этом смысле показательным было выступление И. Г. Церетели на Всероссийском съезде Советов: «Здесь много говорят о контрреволюции. Но знаете ли вы, что единственный путь, которым эта контрреволюция может прийти к нам, единственный путь, это — путь гражданской войны, хоронящей революцию?» Спасти страну от