Имя раздора. Политическое использование понятия «гражданская война» (1917–1918) - Борис Иванович Колоницкий

как едва ли не скоординированные акции по выполнению призывов большевиков: «Долой войну и да здравствует гражданская война в тылу». Газета утверждала, что «крушение попытки большевиков прорвать внутренний фронт» поможет ликвидировать «большевизм» на фронте[767]. Сотрудник «Нового времени» описывал события как реализацию коварного плана Вильгельма II: одновременный прорыв Восточного фронта и нанесение удара по российской революции. Согласно этому «плану», Ленин якобы должен был «немедленно поднять весь тыл России бросив рабочих и солдат в братоубийственную гражданскую войну»[768].

«Рабочая газета» не только возлагала на большевиков ответственность за пролитие крови на улицах Петрограда и за «гражданскую войну», но и обвиняла в нанесении удара «в спину умирающей в окопах армии»[769]. Меньшевики предупреждали, что тактика большевиков, приведшая к военным поражениям, вызывает озлобление, «братоубийственную вражду» среди солдат на фронте и ведет к новому наступлению Германии[770].

Спустя почти неделю после беспорядков в Петрограде, когда окончательно выяснилось, что наступление на фронте закончилось провалом, ВЦИК и Исполком Совета крестьянских депутатов опубликовали новое воззвание. Они возложили вину за прорыв фонта на «безумную вспышку междоусобицы в нашем тылу» и «преступную агитацию» против наступления, дезорганизовавшую войска»[771]. Позже в специальной резолюции лидеры Советов напрямую обвинили большевиков в разжигании гражданской войны в тылу и провале Июньского наступления[772].

В последующие месяцы пресса с новой силой обсуждала вопрос о стремлении большевиков превратить внешнюю войну во внутреннюю. «Русская воля» писала, что партия Ленина пыталась представить истинным врагом «своего собственного „буржуя“» и звала солдат бросать фронт, чтобы в тылу начать «гражданскую войну»[773]. Главный автор «Петроградской газеты» Н. Г. Шебуев так описывал основную идею агитации сторонников Ленина: «С врагом — братайся, с другом — братоубийствуй!»[774]

Хотя в большевистских текстах этого периода редко можно встретить словосочетание гражданская война, оппоненты вновь и вновь напоминали, что руководство партии выступало за разрыв гражданского мира с целью окончания войны. Единение общественных и политических сил считали важнейшим условием победы в войне, поэтому его противников обвиняли в поддержке Германии. Соответственно, антивоенную программу большевиков многие современники воспринимали как общественную угрозу, как стремление ослабить военные усилия России. Провал наступления объясняли не его недостаточной подготовкой, слабостью оснащения армии или превосходством противника, а отсутствием гражданского мира и внутренними конфликтами. Их организаторами считали «большевиков», в число которых зачастую включали не одних только членов партии Ленина.

3. Июльские события как гражданская война

Июльские события 1917 года не получили в историографии однозначной оценки. Советские исследователи описывали их как массовое движение, вызванное недовольством политикой Временного правительства. Отмечая, что большевистское руководство не планировало восстания, советские историки подчеркивали, что растущее влияние партии среди рабочих и солдат естественным образом привело к конфронтации[775]. Американский исследователь Р. Пайпс утверждал, что имела место попытка большевиков захватить власть, называл Июльские дни «путчем», обращая внимание на отсутствие массовой поддержки движения[776]. А. Рабинович, оспаривая и выводы советской историографии, и суждения Пайпса, утверждал, что имело место спонтанное восстание против Временного правительства, заставшее врасплох руководство большевиков[777].

События развивались следующим образом. 2 июля о своем выходе из Временного правительства заявили представители кадетской партии, протестуя против предоставления автономии Украине. На следующий день лидеры Советов начали обсуждать способы преодоления правительственного кризиса: большинство настаивало на сохранении коалиции с кадетами, меньшинство же выдвигало проект создания однородного социалистического правительства.

В тот же день, 3 июля, накопившееся за предыдущие недели недовольство солдат Петроградского гарнизона и рабочих столичных предприятий вылилось в антиправительственное выступление, среди организаторов которого были группы анархистов и некоторые активисты из числа большевиков. Вооруженные отряды двинулись в центр города, захватывая автомобили и вступая в перестрелки. К вечеру у Таврического дворца стали появляться возбужденные демонстранты, требовавшие от Советов взять всю власть в свои руки[778].

Участники объединенного заседания ВЦИК и Исполкома Совета крестьянских депутатов, проходившего в ночь на 4 июля, высказались против того, чтобы вооруженные люди пытались навязать им свою волю, оценив события как «контрреволюционное дело»[779].

В центре внимания собравшихся был правительственный кризис. Обсуждение этого вопроса продолжилось на следующий день, в то самое время, когда шествия, сопровождавшиеся стрельбой, возобновились. Многие ораторы вновь призывали Советы взять власть в свои руки. Возражая им, И. Г. Церетели использовал аргумент о гражданской войне, чтобы подчеркнуть опасность захвата власти: «Сейчас решается вопрос: хватит ли у нас авторитета и силы, чтобы предотвратить начинавшуюся гражданскую войну». Политик был обеспокоен тем, что переход власти к Советам будет воспринят страной как результат давления меньшинства; такую власть станут считать «игрушкой» в руках Петроградского гарнизона и рабочих, что неизбежно приведет к гражданской войне[780]. Он доказывал, что демонстранты у стен Таврического дворца не выражают волю всей страны, а попытка сформировать советское правительство под давлением толпы обречена на провал.

После горячей дискуссии Ю. О. Мартов предложил резолюцию, где говорилось, что уход кадетской партии из правительства знаменовал переход «буржуазии» в наступление против «крестьянской и рабочей демократии». По мнению меньшевиков-интернационалистов, социалисты должны были ответить на это взятием государственной власти в свои руки[781].

Большинство собрания поддержало резолюцию, сформулированную эсером А. Р. Гоцем. В ней, как и в речи Церетели, осуждалась попытка радикально настроенных солдат и рабочих навязать свою волю с помощью вооруженного выступления, «разжигающего междоусобие в рядах демократии»[782].

На следующий день, 5 июля, демонстрации начали стихать, в том числе и под воздействием публикации документов, якобы изобличавших лидеров большевиков в сотрудничестве с Германией[783], а также вследствие прибытия войск с фронта.

С первых дней уличное выступление квалифицировалось как новая угроза гражданской войны. Журналисты писали о «призраке гражданской войны»[784], а эсеровское «Дело народа» утверждало, что 3 и 4 июля возможность гражданской войны не только приблизилась, но и начала реализовываться[785]. Вновь эсеры и меньшевики предупреждали об опасности гражданской войны внутри «демократии», которой может воспользоваться «контрреволюция»[786].

Для описания Июльских дней применялись слова бунт и мятеж, а также близкие по смыслу выражения смута, смутные дни[787]. Хотя эта лексика должна была вызывать тревогу у населения, она использовалась порой, чтобы преуменьшить значимость и масштабы восстания, делая акцент на локальном характере движения. Тем самым внимание читателей отвлекалось от глубинных причин выступления.

Меньшевик П. С. Юшкевич писал, что большевики готовили не только «гражданскую войну класса против класса», но и «войну России против петроградской коммуны»: можно захватить власть в столице, но нельзя управлять всей страной без ее согласия[788]. Он опасался повторения судьбы