Имя раздора. Политическое использование понятия «гражданская война» (1917–1918) - Борис Иванович Колоницкий

заявили о необходимости «не допустить повторения кровавых событий 3 и 4 июля, возобновления гражданской войны». Корреспондент газеты полагал, что сделать это можно не насилием и не установлением диктатуры для «водворения порядка»; перед лидерами Советов стояла задача принять меры, «устраняющие почву для гражданской войны». Если же для проведения социальных реформ потребуется применить не только убеждения, но и силу, то «революционная демократия» готова пойти на это[818].

«Дело народа» и «Рабочая газета» призывали к выдержке, чтобы не допустить эксцессов в отношении организаторов движения, так как силы «справа» желают спровоцировать столкновения[819]. 7 июля ВЦИК и Исполком Совета крестьянских депутатов выпустили воззвание, убеждающее воздержаться от насилия и самовольных арестов, поскольку «смутным временем» стремятся воспользоваться «контрреволюционеры», дабы «разжигать междоусобицу»[820]. Меньшевики и эсеры не без основания опасались, что репрессии против большевиков и анархистов могут перерасти и в атаку на умеренных социалистов: вооруженные формирования, участвовавшие в подавлении движения, порой не видели между ними разницы.

9 июля объединенное заседание исполнительных комитетов Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов предоставило Временному правительству неограниченные полномочия «для решительной борьбы со всякими проявлениями контрреволюции и анархии»[821]. На этом совещании Ф. И. Дан заявил, что в противном случае разбираться с последствиями восстания будет не правительство, а те, кто заодно «подавят и самую революцию». Лидер меньшевиков снимал с умеренных социалистов ответственность за то, что им придется «повернуть оружие влево», против большевиков: «Положение создано не нами», — заявил он[822].

В последующие дни правительство издало ряд распоряжений, касающихся «восстановления порядка» и наказания причастных к организации политических выступлений. 12 июля оно утвердило постановления о введении смертной казни на фронте и обязательной сдаче в трехдневный срок оружия, имеющегося у населения. В тот же день Военному министерству и Министерству внутренних дел было предоставлено право закрывать периодические издания с привлечением к судебной ответственности их редакторов. Эти непопулярные решения обосновывались необходимостью борьбы с призывами к насилию и гражданской войне[823]. Через несколько дней И. Г. Церетели как управляющий Министерством внутренних дел подписал распоряжения, требовавшие от местных властей подавлять любые попытки вызвать «анархическую смуту». Необходимо было пресекать аграрные захваты, не допускать призывы к гражданской войне и «нарушению воинского долга»[824]. Сам факт того, что в официальном документе появляется словосочетание гражданская война, указывает на острую обеспокоенность властей. Подобная риторика демонстрирует, что члены правительства рассматривали текущую ситуацию не просто как временный кризис: они опасались, что Июльские дни могут иметь серьезные последствия для государственного порядка. С помощью эмоционально нагруженного понятия гражданская война правительство пыталось юридически обосновать жесткие меры против радикальных элементов и движений.

Авторы ведущих столичных газет были согласны с тем, что вину за кровопролитие на улицах столицы несут большевики, но многие из них возлагали часть вины и на своих оппонентов.

Часть социалистов обвиняла партию Народной свободы, которая, спровоцировав правительственный кризис, сыграла на руку большевикам[825]. «Гражданская война — вот к чему ведут кадеты», — утверждал корреспондент умеренной социалистической газеты «Власть народа»[826].

«Речь» же обвинила лидеров Совета в том, что «события настоящих дней гражданской войны» готовились ими в течение четырех месяцев. Своей политической программой в интересах только одной части общества руководители Советов, по мнению кадетов, превратили «народную революцию» в «классовый бунт»[827].

Оценку роли большевиков в связи с Июльскими событиями ВЦИК и Исполком Совета крестьянских депутатов смогли дать на специальном заседании 13 июля. Большинство выступавших потребовали от правительства решительных мер против этой партии, хотя меньшевики-интернационалисты и большевики доказывали, что выступление не было заговором. Ф. И. Дан предложил осудить большевиков за их роль в Июльские дни, его резолюция была принята большинством голосов. В ней партия Ленина обвинялась в том, что ее члены вели среди солдат и рабочих «безответственную демагогическую агитацию, закончившуюся открытым мятежом против воли революционного большинства», своим выступлением большевики содействовали «возникновению гражданской войны и контрреволюции» и поражению на фронте. Их действия именовались «преступлением против народа и революции»[828].

Большевики не согласились с такой трактовкой Июльских событий. Еще 7 июля вышла статья Ленина «Три кризиса», в которой он описал ход революции через три момента острого политического противостояния, уличных протестов, нестабильности власти: Апрельского (20–21 апреля), Июньского (10 и 18 июня) и Июльского (3–4 июля). Эти кризисы, по мнению Ленина, были стихийными, направленными против «буржуазии» и правительства. Каждый из кризисов политик именовал чем-то «большим, чем демонстрация, и меньшим, чем революция»; происходил «взрыв революции и контрреволюции вместе», одновременная активизация «пролетарских» и «буржуазных» элементов. Ленин считал неверным описывать эти конфликты как спровоцированные большевиками или кадетами. Он утверждал, что все три кризиса являются проявлением классовой борьбы между «пролетариатом» и «буржуазией»[829].

Июльские события заставили Ленина пересмотреть тактику партии. В тезисах «Политическое положение» он доказывал, что «контрреволюция» при поддержке меньшевиков и эсеров взяла под свой контроль правительство, поэтому больше не было возможности для мирного развития революции, следовало готовиться к вооруженному восстанию[830].

Словосочетание гражданская война в это время при формулировке задач партии Лениным не употреблялось, что неудивительно в тех условиях: репрессии против большевиков обосновывали тем, что они представляют «партию гражданской войны». К тому же в той ситуации даже некоторые видные члены партии не были готовы принять и тезис Ленина о том, что мирный период развития революции уже завершен. Так, например, большинство участников совещания ЦК с представителями петроградских и московских партийных организаций 13–14 июля отвергло предложения готовиться к открытой борьбе[831]. На том же совещании 13–14 июля ЦК выразил свой протест против обвинений, выдвинутых ВЦИК и Исполкомом Совета крестьянских депутатов. Резолюция по этому вопросу подчеркивала, что «демонстрация за полновластие Советов» несправедливо названа «восстанием против Советов»[832].

Вместе с тем предложения лидера партии находили поддержку: 16 июля на Петроградской конференции большевиков Сталин представил мнение ЦК по текущему моменту. Руководство партии выразило согласие с Лениным: «мирный период революции кончился» и начинался период «острых конфликтов, стачек, столкновений», вероятно, даже вооруженных выступлений, к которым партия должна быть готова[833]. Наконец, и VI съезд партии большевиков в августе 1917 года признал, что мирный период революции закончен и настал период открытой борьбы с «контрреволюцией»[834]. Словосочетание гражданская война и здесь не использовалось, однако резолюции такого рода давали поводы для обвинений в подготовке гражданской войны.

На Петроградской конференции меньшевиков, проходившей почти одновременно с большевистской, 15–16 июля, также обсуждалась текущая ситуация. Ю. О. Мартов утверждал, что «стихийное бунтарское движение 3–5 июля» было вызвано систематической обструкцией правительства со стороны «буржуазных партий».