Имя раздора. Политическое использование понятия «гражданская война» (1917–1918) - Борис Иванович Колоницкий

в то самое время, как к нам вторгается грозный завоеватель»[869]. Обвинение в разжигании внутренней войны в условиях войны внешней, выдвигавшееся против большевиков, теперь переадресовывалось «цензовым элементам» (речь идет о крупных собственниках — землевладельцах и домовладельцах, предпринимателях и помещиках, обладавших в дореволюционной России должным избирательным цензом).

В защиту Временного комитета Государственной думы высказалась «Русская воля». По ее мнению, критика Советов допустима вследствие их политики. «Разжигание классовых интересов» создает «психологию гражданской войны», которая может «перейти из области теории в область практики»[870]. Предложив читателям подборку подобных высказываний, свидетельствующих о нарастании конфликта, «Народная газета» (бывшая «Маленькая газета») вопрошала: «Какое тут единство?»[871]

Как правило, открыто против гражданского мира выступали интернационалисты[872]. Ю. О. Мартов на Петроградской конференции меньшевиков доказывал, что образование правительства на основе гражданского мира между классами означало отказ «пролетариата» от проведения «самых неотложных классовых требований»[873]. Лидер меньшевиков-интернационалистов писал, что из-за игнорирования насущных социальных преобразований новый кабинет министров станет «не правительством гражданского мира и национального единения, а правительством гражданской войны и национального разложения», «правительством национального единения с врагами революции»[874]. Мартов считал, что гражданский мир с «буржуазией» означает лишь усиление классового конфликта, а это ведет к гражданской войне.

Против классового единения последовательно были большевики. «Социал-демократ» критиковал призыв И. Г. Церетели к сотрудничеству всех классов. Авторы газеты московских большевиков не только сомневались в возможности совместной деятельности слоев населения, имевших разные интересы; они доказывали, что борьба классов является движущим фактором революции, поэтому «примирение „всех классов“ во время революции требуют те, кто хочет остановить революцию»[875]. Подобная критика звучала и на VI съезде большевиков. В. П. Милютин назвал гражданский мир, на основе которого умеренные социалисты строили свою политику, изменой классовому принципу[876]. Н. И. Бухарин определенно заявил: «Наша тактика: против всякого гражданского мира, против империалистов и против мелкобуржуазных агентов империализма»[877].

Страх перед гражданской войной использовался во время переговоров о составе правительства и его программе. Кадеты направили открытое письмо А. Ф. Керенскому, в котором допускали возможность войти в правительство при условии, что никакие социальные реформы не будут проводиться до созыва Учредительного собрания. Нарушение же этого принципа станет шагом, грозящим вспышками гражданской войны[878]. В то же время о предотвращении внутренней войны говорили и оппозиционные им лидеры Советов. В резолюции, принятой во второй половине июля, ВЦИК заявлял, что правительство не может посягать на деятельность «органов революционной демократии», поскольку без их содействия «страна роковым образом пойдет навстречу анархии, дезорганизации и гражданской войне»[879].

Кризис Временного правительства имел затяжной характер и закончился лишь к концу июля. 26 июля новый кабинет министров опубликовал обращение к населению страны. Министры говорили о необходимости создания «государственной мощи, которая очистит родную землю от неприятеля и привлечет к великой работе организованного строительства все живые силы страны на дело ее возрождения». Выражалась надежда на то, что «русские граждане забудут перед лицом неприятеля разделяющие их споры, объединятся в великом жертвенном подвиге»[880]. Обновленное Временное правительство призывало к национальному единству.

«Речь» приветствовала обращение нового правительства, которое отказалось от партийных раздоров и встало на «общенациональную точку зрения». Призыв министров забыть споры, разделяющие граждан, автор статьи воспринял как стремление восстановить «тот самый Burgfrieden, о котором с таким презрением выражались не только герои Циммервальда, но и весь Совет рабочих депутатов». Иными словами, поощряемое правительством восстановление общественного единения использовалось для борьбы с влиянием Советов, лидеры которых отказывались от использования термина гражданский мир[881].

Иначе оценил обращение правительства «Рабочий и солдат» (так теперь назывался центральный орган большевиков). Газета отмечала, что власти «…явно и решительно становятся на контрреволюционную почву „гражданского мира“». Газета понимала его как запрет рабочим бороться за свои требования и курс на сотрудничество с «живыми силами», под которыми авторы статьи подразумевали «контрреволюционных помощников и капиталистов из Думы и Гос<ударственного> Совета»[882]. Неделю спустя «Рабочий и солдат» иронизировал по поводу того, что новый кабинет министров «…исцелял страну воссозданием национального единения»: запрещены собрания и стачки, введено военное положение на железных дорогах, введена смертная казнь, действуют карательные отряды. «Не может ли приключиться, что такой путь „спасения и обороны“ даст вместо „национального единения“ нечто совсем другое?» — вопрошала газета[883].

Не только Июльские события повлияли на то, что многие стали говорить о необходимости гражданского мира. Кадеты использовали это выражение при обсуждении национальной политики. Так, М. М. Винавер на IX съезде партии 24 июля отметил стремление партии «внести в многонациональную Россию истинный гражданский мир»[884]. Можно предположить, что слова Винавера относились прежде всего к украинскому вопросу.

Еще до Июльских событий правые газеты последовательно оценивали деятельность Украинской Центральной рады (УЦР) как стремление к расколу, чреватому гражданской войной[885]. После публикации 10 июня Первого Универсала УЦР, провозгласившего автономию украинских земель в одностороннем порядке, даже социалистическая пресса обвинила Раду в том, что ее действия могут привести к «братоубийственной войне» между русскими и украинцами[886]. Затем трактовка политики УЦР как предпосылки для внутреннего конфликта появилась в воззвании Временного правительства к украинскому народу. Министр-председатель князь Г. Е. Львов призвал «не вносить братоубийственной розни в народные ряды как раз тогда, когда напряжение всех народных сил необходимо для защиты страны от военного разгрома и для претворения внутренних препятствий»[887].

Временное правительство пошло на переговоры с УЦР, 28 июня в Киев отправились Керенский, Терещенко и Церетели. Был достигнут компромисс: министры признали возможность получения Украиной автономии, допускали создание национальных военных частей, а Рада обязывалась не вводить автономию без решения Всероссийского Учредительного собрания. Этот компромисс вызвал правительственный кризис, когда 2 июля в знак протеста против уступок Раде три министра-кадета вышли из правительства.

Во время Июльских событий Генеральный секретариат УЦР выразил поддержку Временному правительству. Он направил 5 июля телеграмму, протестуя против «анархических попыток меньшинства» захватить власть в свои руки и пообещав поддержку в борьбе с «этой попыткой вызвать гражданскую войну»[888].

В середине июля украинская делегация прибыла в Петроград для утверждения Временным правительством состава Генерального секретариата и устава высшего управления Украиной, начались переговоры. «День» заранее приветствовал соглашение с УЦР, указывая, что разрыв с Украиной грозит гражданской войной внутри страны[889]. Впрочем, не все оценивали ситуацию столь оптимистично. Большой резонанс имела перестрелка 26 июля между 1-м украинским полком имени Богдана Хмельницкого и кирасирами на станции Киев-I, приведшая к жертвам с обеих сторон. Российские газеты вновь стали рассуждать о том, что украинский вопрос чреват «гражданской войной»