Россия и локальные войны. 1991–2023 - Димитрий Олегович Чураков

Во время операции Ельцин находился под давлением Соединенных Штатов и проамерикански ориентированных элит в руководстве. В результате была достигнута договоренность о размещении российского военного контингента в Косово в пределах территорий, контролируемых Германией, Францией и США, но у России не было независимого сектора ответственности и т. д. Тем не менее присутствие российских военных в Косово стало весомым аргументом для нашей страны на мирных переговорах о будущем Югославии. Численно международные силы под руководством НАТО, отвечающие за обеспечение стабильности в Косово (силы СДК), составляли около 46,5 тыс. солдат и офицеров, а российский воинский контингент насчитывал более 3,5 тыс. человек. И хотя в то время Россия не могла в полной мере защитить свои права или предотвратить дальнейший распад Югославии, урок «миролюбия НАТО» был усвоен. В дальнейшем российские власти стали меньше оглядываться на крики «миротворцев НАТО» и смело проводить свою линию как на международной арене, так и внутри страны.

Так было до 2003 года, после чего российские миротворческие подразделения были выведены из Боснии и Герцеговины, а также из Косово. Россия ушла, и присутствие НАТО на Балканах увеличилось.

После цветной революции в Югославии в российско-югославских отношениях начался этап выстраивания прагматичного сотрудничества, главным образом в экономической сфере.

3 июня 2004 года президент России Владимир Путин встретился с премьер-министром Сербии Воиславом Коштуницей в Сочи, где были даны следующие объяснения причин вывода российских войск: «Мы вывели оттуда наш воинский контингент не потому, что нам безразлично то, что происходит в Косово, а потому, что присутствие контингента, который ни на что не может повлиять и ничего не решает, бессмысленно». По мнению некоторых аналитиков, именно эти слова положили начало национально-патриотическому повороту во внешней политике России, который завершился тем, что в Мюнхенской речи 10 февраля 2007 года президент России выступил против политики податливости 1990‑х годов, против монопольного права Соединенных Штатов интерпретировать все мировые процессы и события.

После этого российская политика активизировалась в связи с проблемой определения статуса Косово. Причины этого кроются в желании России превратить свой экономический успех во времена высоких цен на энергоносители в политический вес. Однако существовали и геополитические императивы. Россия хотела предотвратить новые нарушения международного права, что было важно для всего мирового порядка. Руководство нашей страны выступало с позиции необходимости разработки «универсальных принципов» урегулирования подобных конфликтов, которые могут быть применены к любой ситуации, а не только к Косово[57].

Однако в самой Сербии и Черногории политические элиты теряли позиции в своей стране.

В 2000–2007 годах переговоры между Приштиной и Белградом о статусе Косово велись на уровне международных организаций. В 2007 году в Париже специальный представитель ООН М. Ахтисаари представил свой план урегулирования по этому вопросу, согласно которому, по сути, Косово получило независимость без юридического закрепления этого статуса, то есть Косово получило все атрибуты суверенного государства: собственные вооруженные силы, флаг, гимн, право вступать в международные организации.

Сербия отвергла этот план, но он был представлен Совету Безопасности ООН для рассмотрения в закрытом режиме 3 апреля 2007 года. Российская Федерация не поддержала этот план. Китай последовал его примеру.

Россия предложила направить миссию Совета Безопасности в Белград и Косово для выявления реальной ситуации в крае, включая выполнение резолюции 1244 Совета Безопасности ООН. Но выводы этой миссии были подведены с целью подтолкнуть переговорный процесс к плану Ахтисаари. Затем Россия устами своего представителя в ООН В.И. Чуркина обозначила свою жесткую позицию о том, что для решения косовской проблемы необходимо правовое, а не ультимативное решение на основе соглашений с Сербией как гарантии долгосрочной стабилизации Балканского региона: невозможно оказывать давление на Белград, как это было в 1990‑х годах, когда эти тактические решения «стимулировали насильственный, а не переговорный распад бывшей Югославии».

Было очевидно, что в Косово Соединенные Штаты создают прецедент насильственного отчуждения части территории независимой страны, что легло бы в основу широко распространенной практики в международных делах. Москва изложила свое видение принципов урегулирования конфликтов, направленных на предотвращение одностороннего и незаконного провозглашения независимости Косово. И хотя в то время Россия не могла в полной мере защитить свои права или предотвратить дальнейший распад Югославии, урок «миролюбия НАТО» был усвоен. В дальнейшем российские власти оглядываться на крики «миротворцев НАТО» стали меньше и начали смелее проводить свою линию на международной арене.

Линии фронта XXI века: отступления и победы

Еще одно частичное изменение настроения российского руководства, его готовность хоть в какой-то степени предпринять активные действия по защите интересов Российской Федерации будет еще более своевременным во внутренней политике, даже по сравнению с внешней политикой. Умение проявить независимость в том же 1999 году также потребуется от него при защите территории собственной страны. Эпицентром поворотных событий станет Северный Кавказ, где к началу XXI века не удалось решить чеченскую проблему, что привело к вооруженному противостоянию. И даже произошло несколько вооруженных конфликтов: как внутричеченских, так и тех, которые велись между региональными и федеральными властями. Поскольку в те годы на Северный Кавказ, как и в другие регионы России, активно проникали радикальные псевдоисламские движения, возникает соблазн рассматривать конфликт на Северном Кавказе на рубеже XX–XXI веков как межрелигиозный. Но верна ли такая узкая точка зрения?

Представляется, что чеченскую проблему и вызванные ею конфликты нельзя рассматривать в логике гражданских, межнациональных, национально-освободительных и особенно религиозных войн, поскольку все эти факторы не имели первостепенного значения в чеченской драме. Как подчеркивает Н.Н. Гродненский, самый известный специалист по истории чеченских войн нашего времени, большая часть мусульманского духовенства не только не приветствовала установленный в Грозном режим, но и поддерживала его противников. Понимание этого обстоятельства существовало и в Соединенных Штатах. Влиятельная «Нью-Йорк Таймс» 4 января 2002 года опубликовала материал М. Винса. В нем прямо говорилось: «По мнению многих экспертов, чеченский конфликт – это не столько исламское восстание, сколько война различных группировок, не имеющая ничего общего с религией, против российского правительства, подпитываемая деньгами из-за рубежа».

Таким образом, события на Кавказе вырисовываются как классический пример современной локальной войны, которая постепенно проходит процесс гибридизации. Процесс гибридизации горячей точки на Северном Кавказе и чеченского конфликта в частности разворачивался постепенно, с помощью ненасильственных методов воздействия на хаотизацию и подавление противника, а также с помощью силовых мер постклассических войн современности[58]. В частности, силовое давление осуществлялось через структуры международного терроризма, прокси-структуры и прямых агентов ряда зарубежных стран (в первую очередь азиатских).

В результате очередной эскалации напряженности в Северокавказском