Колчаковский террор. Большая охота на депутатов - Сергей Станиславович Балмасов

И здесь «барташевцы» «прокололись», ведь анненковцы вели себя в Омске как хозяева и им нечего было бояться. Также Густава смутил «предъявленный штабс-капитаном ордер на арест. В котором не было указано, кого арестовать, а было написано сделать это на Сергиевской, 3 (по другому адресу – ред.).

Я предложил поговорить по телефону со штабом пополнения атамана Анненкова, от чего штабс-капитан уклонился, заявив, что арестовать надо Сенани, впутавшегося в историю. После этого неизвестные ушли, о чем было доложено в штаб пополнения атамана Анненкова. Падерин был полупьян и играл роль почти пассивную».

А 14 февраля к самому Синане стали ломиться несколько неизвестных ему человек, один из которых назвал себя «капитаном. Дверь не открыли, и они ушли.

Но вот 21 февраля Густав и партизан Блех увидели на Тарской улице Барташевского и арестовали его, препроводив в штаб пополнения атамана Анненкова[721].

Падерин же на допросе сообщил: «в Семипалатинске мы пробыли около месяца». В Омске «Все деньги и вещи мы продали и прокутили, а пополнение не предвиделось… Рассчитывали заготовить аттестаты на получение жалование, чтобы с ними ехать во Владивосток в пограничную стражу, чтобы получить его за три месяца».

А чтобы подготовиться к переезду, они пытались ограбить дом по Артиллерийской улице, где по их данным, «имелись деньги», но неудачно. В первый раз испугались бегавшей во дворе собаки, а во второй раз им «не открыли». И тогда они пошли к Синоне «арестовать его и потребовать с него деньги[722]. Когда мы туда пришли, Барташевский почему-то сразу вынул требование на папиросы и здесь же приложил к нему печать…» (Что, вероятно, дополнительно насторожило Густава – ред.)

После того, как им пришлось ретироваться, Барташевский «сказал: нам нужно на что-то существовать и потому необходимо кого-то ограбить». Мы ходили на Госпитальную, 12, но ничего не взяли, поскольку сундук был закрыт»[723].

Причем возможно, именно участие в декабрьских расправах помешало анненковцам тогда поступить с Барташевским и Падериным, защищенным высоким начальством, согласно своим обычаям в отношении неугодных.

4 марта Гештовт сдал горе-грабителей начальнику контрразведки Сибирской армии полковнику Зайчеку «навести справки о наличии аналогичных дел против них»[724]. А тот, видимо, проинформировал о возвращении «барташевцев» ЧСК Висковатова.

Напрашивалось выяснение взаимодействия анненковцев с красильниковцами. Однако Гештовт опроверг версию «барташевцев» относительно его участия в этом деле: «мне не приходилось скрывать красильниковцев»[725].

Что понятно: он не хотел быть обвиненным в изготовлении подложных паспортов, и не подставить под следствие высших начальников. Впрочем, в результате истории с «папиросным» подлогом оно и так получило отличную для этого «зацепку». Что доказало наличие «органической» связи между «бегством» «барташевцев» и их укрывательством у Анненкова.

Однако ЧСК Висковатова это не заинтересовало. Возможно потому, что попытка сокрытия красильниковцев доказывала существование деловых отношений Колчака и Анненкова, творившего массовые беззакония от Омска до Семиречья и следствию не хотелось «подсвечивать» подобное.

В любом случае, данная история выставляет «барташевцев» отморозками, лишенными всяких нравственных качеств, скатившихся из политических убийц в заурядную уголовную шпану, «крыс», неспособных на элементарную благодарность за свое спасение и обворовывающих своих спасителей.

Иными словами, к исполнению смертных приговоров у колчаковцев «тянулись» маргинальные даже по меркам того лихого времени люди. Что не мешало им служить Колчаку.

И лишь печально знаменитые анненковцы поставили «барташевцев» на место, делавшие их фигурантами уголовного дела о мошенничестве. Причем нельзя исключать, что Гештовт сдал их сознательно властям под суд, от которого они так бежали.

Казалось, эти ожидания сбудутся: Барташевского около месяца продержали в тюрьме. Однако 24 марта 1919 г. колчаковская ЧСК улучшила ему условия ареста, отправив его на гауптвахту»[726], одновременно постановив привлечь его к ответственности за совершенные убийства.

Никаких решений относительно его подельника Падерина, направленного с ним в тюрьму, она не вынесла. Однако Драчук утверждал ЧСК Висковатова, что в марте 1919 г. он «ко мне вернулся для учреждения над ним надзора по судебному делу»[727].

Показательно, что мошенническое дело его и Барташевского передали мировому судье[728], занимавшегося «мелкими» уголовными делами. По которым их фигурантам грозило минимальное наказание, несмотря на обвинение в совершении тяжкого должностного преступления – мошенничества в особо крупном размере в отношении военных. И такое деяние согласно колчаковскому законодательству должен был разбирать военный суд.

Интересно, что на допросе ЧСК Висковатова 27 марта Гештовт допустил показательную оговорку, утверждая, что арестовал «барташевцев» «за шантаж» (красноречивая иллюстрация положения дел в Колчакии, когда подобные решения принимает армейский капитан), почему они «числятся содержанием за прокурором военно-окружного суда[729]».

Это может свидетельствовать, что «размолвка» красильниковцев с анненковцами могла произойти не только из-за попытки мошенничества. Возможно, «барташевцы» пытались поживиться, угрожая обнародовать подробности многочисленных «темных» дел подручных семипалатинского атамана. Но сами в итоге попались на воровстве.

Однако колчаковское следствие это вновь не заинтересовало. Возможно, оно не желало нагружать себя дополнительной опасной работой.

Мотивы убийства

Отдельного внимания заслуживают мотивы казни. Эсер-«учредиловец» А.А. Аргунов писал: «в убийстве я склонен видеть больше чем акт зверства: в выборе жертв убийцами руководила опытная рука, наметившая самых опасных лиц; это были «правые» социалисты, которые знали и хорошо представляли себе вред большевизма слева и справа… работали над созданием государственности, враждебной этим двум началам»[730].

Однако это не объясняет произошедшего. Казалось, убийцы действовали абсолютно нелогично. Ведь зверски расправились как раз в основном с не имевшими отношения к большой политике лицами, техническими фигурами (исключение составляют Фомин, Девятов и Кириенко), и лицами, даже косвенно не относившихся к «учредиловцам» – уфимским земцем Лиссау и прапорщиком фон Мекк, обвиненным в шпионаже[731].

При этом в живых оставили реально опасных для Колчака соратников Чернова.

«Учредиловцы» С.Н. Николаев и Раков предположили, что монархисты пытались «…воспользоваться событиями 22 декабря и под шумок ликвидировать «учредителей», но произошла техническая накладка – «в тюрьму прибыл один грузовой автомобиль, а не два: поэтому погибли не все, а лишь первая порция «учредителей»[732].

О перевозке арестантов грузовиком также утверждают Наталья Фомина (со слов Е. Колосова в его «Сибири при Колчаке». Петроград. 1923), В. Зензинов[733], советские источники[734] и колчаковец Гутман-Ган. Последний заявлял, что их перевозили машиной «интендантского управления»[735].

Однако сами убийцы утверждали, что конвоировали своих жертв пешком. Возможно, они не хотели давать эту «зацепку» следствию, чтобы не подставить свое начальство.

Роль Иванова-Ринова

Общественное мнение сразу возложило