Колчаковский террор. Большая охота на депутатов - Сергей Станиславович Балмасов

Заметим, что у Иванова-Ринова были реальные причины недолюбливать адмирала, своим приездом в Омск «согнавшего» его с места военного министра. И он недовольно вопрошал министров, включая И. А. Михайлова, «почему в Директории снята его кандидатура» на руководство военным министерством»?[752]

Однако адмирал, пробывший в роли военного министра считанные недели, освободил её, став Верховным Правителем. И можно представить себе негодование Иванова-Ринова, когда Колчак «посадил» во главе военного министерства своего ставленника Степанова.

А перед декабрьскими событиями он лишил его и поста командующего Сибирской армией, заменив его Гайдой и «сослав» подальше на Дальний Восток, лишив серьезных назначений, позволяющих влиять на политику.

Если же соотнести подобное в совокупности, получится оскорбление в кубе.

Декабрьские же репрессивные распоряжения Иванова-Ринова под видом «борьбы с большевиками» реально били по Верховному Правителю.

Причем активное присутствие во всех вышеописанных событиях красильниковцев, считавшихся ударной силой атаманщины, служит еще одним косвенным подтверждением версии о его причастности ко всем тогдашним политическим событиям.

В Иванова-Ринова же бросает камень и Мельгунов, обвиняя в произошедшем подчинявшихся ему командиров: «Расследование следственных властей приводило к Красильникову и другим казачьим начальникам»[753].

Впрочем, это уже было явным перегибом и ниже мы это докажем.

По мнению же Мельгунова, такая жестокость к «учредиловцам» была вызвана тем, что «Иванов-Ринов с особым подозрением относился к членам Учредительного Собрания. Усилившимся, когда выяснилась екатеринбургско-уфимская тайна (относительно задуманной борьбы против Колчака путем заключения союза с красными – ред.)… Министр юстиции указал, что такая политика раздражает военных, воспитывает среди них негодование на «учредиловцев» и порождает «самосуды»[754].

Однако Мельгунов пытается притянуть «за уши» факты. Реально переговоры о подобном союзе начались лишь 11 января 1919 г. после декабрьских событий, о чем будет подробно рассказано ниже. Поэтому попытки оправдать убийства «предателей-эсеров» не выдерживают критики.

Отдельно Мельгунов обращает к гибели Фомина, называемого им одной из «напрасных» жертв Иванова-Ринова: «Погиб он потому, что его, члена «семерки», Бюро Съезда Учредительного Собрания, считали поддерживающим большевиков, от которых он был далек. Мог ли Фомин пойти по стопам Вольского, Буревого и других? Настроения его в тюрьме… дают отрицательный ответ.

В.С. Панкратов (известный политзаключенный царского времени), близкий газете «Заря», доставил в ее редакцию статью, написанную Фоминым в тюрьме. Ее с заглавием «Слова и думы национального возрождения» напечатал «официоз» колчаковского Правительства. Автор говорил о проснувшейся национальной чести и звал выявить волю к действию. Статья знаменательна, она будто намечала новую эволюцию этого непосредственного, метущегося и неустойчивого человека», действовавшего импульсивно, руководствуясь эмоциями и чувством справедливости, «склонного сгущать краски, легко подчиняющегося влияниям других, порывистого…[755]»

И с оценкой Мельгунова, что тогда он был на распутье и находился в «мятущемся» состоянии (чего стоят его октябрьские откровения 1918 г. жене о гибели «завоеваний революции» и что он не знает, как жить дальше), согласен и Колосов[756].

Однако подобные противоречия Фомина лишь были ответом на происходящее. Это особенно отличало его действия в последние месяцы жизни, когда он то пытался одернуть своих коллег, «узурпирующих» Учредительное Собрание, то, не имея реальных сил, бросил вызов пытавшимся уничтожить идею народного представительства белогвардейцам.

Мельгунов же намекает на его «поправенее» и дрейф в сторону готовности сотрудничать с Колчаком. Оставим это предположение на рассмотрение читателя.

Однако колчаковцы ликвидировали Фомина и других видных социалистов. Чем устранили в их лице конкурентов большевиков, коим оставалось занять образовавшийся «вакуум слева»[757].

В любом случае произошедшее было Иванову-Ринову выгодно: он одновременно уничтожил конкурентов на власть – физически одного и политически другого.

«След Лебедева»

Важнейшую роль в тех событиях играл и начальник Главного штаба, Ставки полковник Д.А. Лебедев. Он не отдавал «громких карательных» распоряжений как Бржезовский и Иванов-Ринов, но во многом он и подготовил данную трагедию.

Так, Лебедев объявил по войскам: «Верховный Правитель отдал приказ о беспощадном уничтожении всех лиц, пытающихся произвести беспорядки»[758]. Что было не совсем так.

Также колчаковское следствие при «осмотре тюремных дел арестантов» из Уфы выяснило, что они поступили туда «По приказанию Наштаверха» (начальника Ставки)[759].

И, возможно, именно из-за Лебедева или его подчиненных почти всех их записали в «учредиловцы». Так, член Омского окружного суда В.В. Волесский, разбирая дела этих арестантов, обнаружил документ: «По приказанию Наштаверха примите для заключения 27 человек бывших членов Учредительного Собрания[760].

Фомина же (и возможно других «учредителей») зачислили содержанием за начальником контрразведки Ставки Злобиным[761], подчиненным Лебедева.

Из этих материалов следует, что от Круглевского их приняли «по счету», не допросив. Иначе из числа «учредиловцев» бы сразу исключили мальчиков-курьеров, не годившихся на роль врагов Колчака даже визуально.

Ответственность за это падает не столько на Круглевского, задачей которого было арестовать «учредиловцев», сколько на организатора ареста – Лебедева. Подчиненные последнего и должны были отсортировать задержанных.

Что во многом и привело к гибели большинства не имевших к ним отношения лиц.

Причем в течение почти трех недель с момента их ареста подчиненная Лебедеву контрразведка не проверила личности задержанных, «почему-то» заинтересовавшись исключительно Локтовым и Фоминым, хотя поймать удалось и других видных «учредильщиков», включая члена той же черновской «Семерки» Федоровича.

Видимо, она руководствовалась соответствующими распоряжениями Лебедева, возможно, и контролировавшего дальнейшее расследование дел «учредиловцев». Но действовал ли и он самостоятельно?

Показательно, что делом Фомина как одного из важнейших преступников занималась именно контрразведка Ставки, а не МВД или Минюст.

Также о том, что Лебедев был одним из организаторов убийств, свидетельствует генерал-майор Бржезовский: «Военно-полевой суд (на который привели Фомина – ред.) был учрежден 22 декабря 1918 г. приказанием из Ставки[762]».

Бросается в глаза необычайно высокий уровень подобного распоряжения, хотя его мог отдать по закону и командующий корпусом генерал-майор Матковский. Видимо, заинтересованность в этом была на самом «верху».

Однако и контрразведка не добыла серьезных улик. Так, получив от Бабушкина дознание по делу Фомина, Локтова и Коровина, Злобин направил их прокурору Омского военно-окружного суда[763], перечислив их содержанием за последним[764].

Это означало, что этот орган и решит судьбу арестованных, сигнализируя о несерьезности возможного преступления данных людей. И подобные учреждения далеко не всегда выносили смертные приговоры, нередко ограничиваясь тюремным заключением.

Но как мы помним версию Н. Фоминой, прокурор Западно-Сибирского военно-окружного суда полковник Кириллов (?) признался ей в невозможности ему что-либо предъявить[765]. Так, 22 декабря 1918 г. он уведомил Злобина: «При рассмотрении дела о Фомине, Локтове и Коровине, препровожденных мне Вами на основании приказа Верховного Правителя