Колчаковский террор. Большая охота на депутатов - Сергей Станиславович Балмасов

Мельгунов, в свою очередь, пишет: «Какая ответственность может быть у лежащего в постели в 40-градусном жару, еле дышавшего и не способного даже говорить? Только «исследователь», у которого отсутствует критическое отношение к документам, продолжит утверждать, что выходившие в эти дни от имени Верховного Правителя приказы принадлежат его личной инициативе»[799].

Такое утверждение Мельгунова, впрочем, противоречат цитируемому им же приказу, призывающего к уничтожению «причастных» к событиям»[800]. И если подобные документы были изданы вопреки воле Колчака, то кто и как за это ответил, когда он выздоровел?.. Не опротестовал Колчак и приказ Иванова-Ринова о «провокаторах».

Не всё однозначно и в отношении его болезни. Так, если 22–23 декабря он предстает едва ли не при смерти, то уже через день ведет привычную для абсолютно здорового человека работу. Так, премьер Вологодский писал 25 декабря 1918 г., «Сегодня на совещании Верховный Правитель изложил картину восстания в ночь на 21 декабря»[801].

Проведение им совещания» спустя два дня после якобы одолевавшей его болезни выглядит красноречиво. Может быть, ее степень преувеличили? В этой связи укажем со слов его адъютанта Князева, как охрана адмирала в ночь на 22 декабря открывала в его доме настежь окна при сильном морозе и выставляла туда на всю долгую ночь пулеметы на случай нападения повстанцев, словно забыв про тяжелобольного Колчака.

Но даже если он находился в комнате, защищенной от сквозняка, с учетом стоявшего тогда 40-градусного мороза, подобная «разгермитизация» дома с понижением температуры внутри него, могла оказаться роковой для реально больного человека.

Далее рассмотрим отношение Колчака к случившемуся. Так, историк Зырянов ссылается на свидетельства министра иностранных дел И.И. Сукина, что адмирал «искренне негодовал, велел немедленно расследовать дело и послал своего адъютанта на похороны Фомина…[802]»

Однако близкие убитого указывали, что его погребение произошло в узком кругу родственников и коллег, и о присутствии там посторонних они не сообщают.

Кроме того, «негодование» Верховного Правителя выглядит странным после объявленной им же охоты на авторов обращения членов Исполкома Съезда «Ко всем народам России», объявившем о начале борьбы против Колчака»[803], среди которых был и Фомин.

Приведем другое мнение защитников адмирала. Так, историк Плотников считал, что «учредиловцев» бы всех убили, если бы у Колчака такое желание действительно было[804].

Однако предположим, что, во-первых, в данном случае его настроения могли столкнуться с «эксцессом»/тупостью исполнителей с поправкой на чрезвычайность декабрьских событий, о чем мы будем говорить ниже.

А во-вторых, не в пользу Колчака свидетельствуют его действия по расследованию событий. Далее мы подробно рассмотрим, как искренне негодующий адмирал покарал убийцу Фомина Черченко, добивавшего его из «нагана», пристроив его в свой конвой!

А пока мы проследим, в какой обстановке адмирал пошел на проведение расследования, потребованного его же Совмином, о чем 25 декабря 1918 г. писал Вологодский: «действия военно-полевого суда (на который привели группу Фомина – ред.) по делам восстания Верховный Правитель обрисовал иначе, чем у нас имелись сведения. Ввиду этого участники совещания настаивали произвести строжайшее расследование о действиях суда. Колчак дважды отклонял такое требование, мотивируя, что при подавлении восстания возможны нарушения законности, но преследования за это ослабят в будущем решительность действий при подобных эксцессах[805]. Однако в конце, видя, как холодно совещание встретило его решение, согласился назначить расследование, поручив его… человеку честному и мужественному»[806].

Таким образом, стороны нашли компромисс для разрешения правительственного кризиса, вызванного убийствами. Однако по признанию Вологодского, Колчак пытался покрыть произошедшее и вынужденно согласился на расследование, опасаясь конфликта с гражданской властью, и ухода в отставку правительства в столь сложный момент.

На такое решение могла повлиять и позиция среднего бизнеса – Колчака проинформировал о критической позиции пока еще лояльных ему кооператоров Вологодский: «26 декабря от Совета Всесибирских Кооперативных съездов мне подана записка, излагающая обстоятельства расстрела членов Учредительного собрания, служивших в кооперативах, переданная и Верховному Правителю.

В этот же день в газете «Заря» (её финансировали кооперативы – ред.) появились передовица и заметки о событиях на 22 декабря, суде и расправе»[807].

Иными словами, кооператоры обладали каналами для информирования общественности о произошедшем и агитации населения против установившегося режима белого террора.

В этих условиях, когда отказ от компромисса грозил Колчаку переходом в жесткую оппозицию значительной части бизнеса и гражданских управленцев, ему и пришлось начать расследование.

Дополнительные сведения о роли адмирала в данном деле дает его «голос» – В.А. Жардецкий: «Около двух часов дня (22 декабря – ред.) мне сообщил председатель Омского отдела партии народных социалистов А. И. Новиков, он же Филашев, что из тюрьмы насильственно освобождены члены Учредительного Собрания Павлов и Фомин, и, не зная, куда деться, зашли в квартиру агронома Парунина, где были арестованы»[808].

Это ложь, поскольку, согласно документам, они добровольно вернулись в тюрьму[809].

В этой связи колчаковское следствие должно было допросить Филашева-Новикова, видного выразителя интересов бизнеса и «правых». Ведь от них и пошли слухи о задержании группы Фомина. Однако его не допросили.

Так, «Около 3 часов дня (22 декабря – ред.) к Жардецкому пришел Владимир Куликов и рассказал, что к ним в «Центросибирь» явились члены Учредительного Собрания из тюрьмы. Он убедил их добровольно вернуться…[810]»

Кроме того, Куликов посетил коменданта (подполковника Н.В. Бобова – ред.) и заручился у него сопроводительной бумагой о добровольной явке и исходатайствовал им вооруженную охрану для сопровождения в тюрьму. Куликов сообщил, что, опасаясь, как бы их не предали военно-полевому суду, просил его вызвать туда свидетелем и удостоверить их добровольную явку.

Я написал от имени Колчака (заметим, как вольно обращаются им сподвижники адмирала – ред.) прошение о вызове его на суд (чего сделано не было – ред.). И тогда же предполагая навести по делу справку у Бржезовского, обратился по телефону на его квартиру, однако он уклонился от объяснений, видимо, опасаясь, как бы они не попали не по адресу (Жардецкий уверен, что тот был в курсе всех событий – ред.). Его объяснения сводились к незнанию точного положения дела, но в настоящих условиях он не ручается, что не произойдет какая-либо катастрофа. (что наглядно свидетельствует о явном нежелании военных допустить, чтобы умышленному убийству кто-то помешал – ред.)

Такой ответ заставил меня пойти на последнее средство… Верховный Правитель знал меня как политического работника и потому я потревожил его, несмотря на болезнь, через