Колчаковский террор. Большая охота на депутатов - Сергей Станиславович Балмасов

Более того – колчаковцев долгое время не интересовали даже захваченные улики. Так, лишь 11 декабря товарищ прокурора Казанской судебной палаты Ф.А. Карасев «командировал для присутствия при вскрытии и осмотре отобранных у членов Учредительного Собрания вещественных доказательств»[834] своих сотрудников.

Однако сделать это тогда не удалось. 13 декабря 1918 г. Коршунов доложил Старынкевичу, что Бржезовский «не имеет дознания о доставленных членах Учредительного Собрания. Он располагает лишь рапортом Круглевского о доставке их с отобранными у них и охраняемыми военным караулом денежным ящиком, чемоданом и мешком с деньгами и документами. На днях начальник гарнизона назначит специальную комиссию из представителей подлежащих ведомств, включая Министерство Юстиции, для вскрытия ящика, чемодана и мешка, и разбора их документов…[835]»

Иными словами, на 13 декабря ревизию отобранного у «уфимцев» не провели, а «учредиловские» документы и деньги даже не «рассортировали»[836]. Что создавало опасность утраты или подмены вещдоков.

Причем проведение их ревизии затягивали военные. И Старынкевич тщетно ждал от них отмашки о начале совместной работы – Бржезовский, от которого (и его непосредственного начальства это зависело), даже не определился с датой ее проведения.

Подобное промедление объясняется неслаженностью действий гражданских и военных органов власти из-за перекоса административных функций в пользу «милитаристов», и отсутствием взаимодействия управленческого аппарата «Колчакии», заимствованным у добольшевистских властей.

Однако попробуем выступить адвокатом Бржезовского. Как известно, без приказа начальства в армии почти ничего не делается даже у таких крупных командиров как начальник гарнизона Омска. И, видимо, он сам ожидал получения соответствующих инструкций «свыше» начать «учредительное» дело согласно воинской иерархии. Судя по всему, от Лебедева, а тот – от Колчака.

Причина же их неполучения объясняется тем, что диктатура хороша там, где хорош диктатор, способный всё видеть и успевать всюду реагировать. А поскольку Колчак «всевидящим» диктатором не был, многое от него ускользало и било в итоге по нему же самому.

И получается, что тормозила проведение расследования установленная им система власти. Возможно, сделал он это несознательно, будучи занят более важными делами, включая борьбу против красных. Однако нельзя исключать, что военные после неудачного опыта с расследованием против Локтева и Фомина, не были уверены в возможности уничтожить своих врагов «по закону». И судя по неоднократным попыткам забрать арестантов из тюрьмы еще до восстания, они могли попытаться решить эту проблему по аналогии с Новоселовым.

Автор книги не располагает точными данными относительно того, как именно произошли далее изменения. В любом случае Минюсту, наконец, дали возможность поработать с делами «учредиловцев». Это произошло ровно перед убийствами, о чем Фомину известил упомянутый выше прокурор военно-окружного суда 21 декабря. Тогда дела арестантов передали гражданской следственной комиссии сенатора Х. Д. Брюхатова, подведомственной Министерству Юстиции.

Не потому ли «кто-то» поспешил расправиться с ускользающими от них «учредителями»?..

Предположим, что соответствующее распоряжение сделал Колчак после разговора со Старынкевичем. Но, видимо, адмирал не отразил полностью с ним разговор, в котором министр юстиции не мог обойти тему создания препон расследованию военными.

Однако «брюхатовцы» физически не могли опросить арестованных за считанные часы до трагедии. Но даже если бы они тогда справились, это не гарантировало народным избранникам безопасности. Так, «учредиловец» Раков писал, что когда комиссия Брюхатова «отсортировала» дела его коллег (20-е числа декабря 1918 г.), не обнаружив доказательств их «преступлений», она возвращала их… начальнику гарнизона Омска[837]. То есть продолжали всем «рулить» военные.

Кроме того, неизвестно, рассматривали ли «брюхатовцы» дела Федоровича, коллеги Фомина по «черновской Семерке», и других видных борцов против установления режима Колчака, как Филипповский и Нестеров, не вернувшихся в тюрьму.

Иными словами, тогда от Старынкевича и его подчиненных почти ничего не зависело, и они лишь играли роль «ключарей» при военных.

Поэтому гинсы, жардецкие и сам адмирал могли сколько угодно говорить о намерениях выпустить «учредиловцев», но без наличия соответствующих письменных распоряжений эти обещания были юридически ничтожны. А раз так, то при их отсутствии Старынкевич был бессилен провести расследование. Несоблюдение же подобных «формальностей» обернулось бы против его самого.

И соответственно, даже защитник Колчака Мельгунов фактически признает, что Старынкевич, содержа в тюрьме «учредиловцев», лишь исполнял распоряжения Верховного Правителя[838].

И даже пытавшиеся спасти «учредиловцев» Куликов и Жардецкий после посещения Старынкевича «вынесли впечатление о совершенной его беспомощности[839]».

Нападки же на него преследовали цель «отмыть» от ответственности военных, и лишить его, эсера, важного поста.

Атаки же на Старынкевича других социалистов-революционеров объясняются так: для них он был предателем, поддержавшим переворот Колчака, за что они называли его «вороной в павлиньих перьях». Соответственно, возникает вопрос – а давал ли он вообще гарантии кому-то из «учредиловцев», о чем утверждал Зензинов?

Никто из выживших парламентариев, как и родственники погибших вроде Девятовой и Фоминой, об этом не заявляют. Но даже если такие гарантии были, их нарушили военные.

В любом случае, Старынкевич и его подчиненные реабилитировались за свои незначительные упущения. Так, уже 24 декабря, не ожидая указаний «сверху», они начали самостоятельно, еще до широкой огласки случившегося по «горячим следам» расследовать произошедшее[840].

Причем во многом это и стало косвенной причиной привлечения внимания общественности к данному делу. Что, впрочем, обернулось против самого главы Минюста.

Так, по данным товарища министра снабжения колчаковского правительства И. А. Молодых, «известность декабрьские события приобрели в связи с докладом Старынкевича «представителям политических партий Иркутска (не он ли «слил» «Заре» подробности данного дела и вообще допустил подобную огласку, чтобы не допустить дальнейшего давления против себя военных? – ред.).

Назначив следствие, он узнал фамилию офицера, расстрелявшего уведенных им из тюрьмы. Арестовать его Колчак разрешил лишь через несколько дней после настояний Старынкевича. А когда офицер указал на одно высокостоящее военное лицо, то Колчак не нашел возможным арестовать его, а Старынкевичу пришлось уйти в отставку[841]» (2 мая 1919 г.)

По версии Молодых, это было вызвано проявленными Старынкевичем активностью и самостоятельностью в расследовании декабрьских событий. Что, в свою очередь, демонстрирует степень интереса адмирала к установлению истины, наказанию виновных и восстановлению законности.

И подобный «настрой» должен был отразиться на дальнейшем проведении расследования событий и на судьбе самого Старынкевича.

Заметим: ценность показаний Молодых снижает отсутствие в них конкретных фамилий. Однако, исходя из его изложения, речь шла не о Барташевском и других уже известных нам персонажах: их в декабре 1918 г. не арестовывали…

Завершая рассмотрение роли в данном деле Старынкевича, предположим: будь он реально виновен в «подставе» Колчаку, то его должны были уволить