Колчаковский террор. Большая охота на депутатов - Сергей Станиславович Балмасов

от 30 ноября сего года за № 56, оказалось, что по сему делу не было произведено следствия (красноречивая оценка работы В. Бабушкина) и им не предъявлено обвинения в преступлении с точно установленным составом такового; что в деле о Локтове имеется отобранное у него воззвание от членов Учредительного Собрания, в коем имеются следующие слова: «Совет управляющих ведомствами не остановится ни перед какими мерами, чтобы вырвать власть из рук изменников Родины и сохранить твердую демократическую власть…», в коих можно усмотреть преступление, предусмотренное 129 статьей Уголовного Уложения издания 1903 г. («преступная пропагнада». По этой статье военно-полевые суды порой выносили смертные приговоры.

Однако для направления в военный суд требовалась доказательная база, которую к концу декабря 1918 г. не собрали. Так, колчаковцы готовились к оставлению Уфы, где находилась львиная доля документов «учредиловцев», а захваченных улик при их аресте для доказательств вины подозреваемых для осуждения к смертной казни «обычным» судом не хватало. Видимо, это обстоятельство также повлияло на отсутствие судебно-следственных действий в отношении задержанных в Уфе – ред.)

Что касается остальных деяний Фомина и Коровина, в словах коих можно усмотреть оскорбление Верховного Правителя словами, учиненное ими в конце ноября сего года, оно предусмотрено статьей 101 Уголовного Уложения по редакции Постановления Совета Министров 3 декабря сего года. То есть произошло до издания сего закона и последний не может иметь обратного действия по отношению к ним.

Независимо сего, согласно приказа по Военному ведомству Временного Сибирского правительства 2 сентября сего года за № 57, в Западно-Сибирском военно-окружном суде, дела по изъятию не могут быть рассмотрены, т. к. суд этот является до учреждения в Сибири высшего кассационного присутствия или суда кассационных инстанций по рассмотрению приговоров прифронтовых военно-полевых судов. В коих и должны рассматриваться согласно IV главы Постановления Административного Совета Временного Сибирского правительства от 14 сентября 1918 г., все дела…

Ввиду изложенного, возвращая Вам настоящее дело, сообщаю: это дело надлежит направить Прокурору Омской Судебной Палаты для назначения следствия по 129 статье Уголовного Уложения (по Локтову – ред.) или члену Омской Судебной Палаты Х.Д. Брюхатову, коему поручено расследование действий членов Учредительного Собрания, последовавших после 18 ноября сего года. В случае если будет подлежащими властями найдено, то настоящее дело, достаточно выясненное (при получении достаточного для проведения суда обвинительного материала), в порядке Правил об охране Государственного порядка от 15 июля 1918 сего года, может быть изъято из общей подсудности и направлено в подлежащий прифронтовой военно-полевой суд.

Арестованные Фомин, Локтов и Коровин одновременно перечислены содержанием за Вами»[766].

Не это ли заключение и вызвало развязку в отношении первых двоих?

Причем данный документ был направлен в контрразведку еще при жизни Фомина и Локтова. Однако 24 декабря Злобин отвечает этому прокурору, усилив свое мнение подписями других представителей спецслужб Ставки – полковника Генштаба Церетели и начальника разведотдела капитана Симонова: «Из отзыва Вашего явствует, что Вы находите дела о Фомине, Локтове и Коровине подлежащими судебному разбирательству после производства по ним предварительного следствия.

Но вместо направления их в одно из подлежащих судебных учреждений (согласно логике Злобина, это был военно-окружной суд, хотя он занимался делами военнослужащих – ред.) Вами же перечисленных, Вы возвратили их в военный контроль, в круг деятельности которого не входит производство предварительного следствия, а потому, для ускорения дела, возвращаю Вам вышеупомянутые дела для дачи им Вами законного направления»[767].

Вопрос – почему тогда сам Злобин изначально не направил данные дела в следственные комиссии, а настаивал, чтобы это сделал прокурор. Предположим, что он понимал слабость провеленного Бабушкиным расследования и хотел «повесить» направление дел следствию на другую инстанцию, чтобы не отвечать за некачественную работу коллег.

С другой стороны, эта переписка свидетельствует о полной несогласованности действий колчаковских силовиков.

Маразматичность ситуации состояла в том, что на 27 декабря 1918 г. убитый Фомин согласно решению Злобина продолжал числиться за военно-окружным прокурором[768]. И в этом суть колчаковской юридической и бюрократической системы.

Со стороны Злобина это выглядело тонким издевательством над военными юристами, которым предстояло заняться делом уже убиенных людей. Но с другой – возможно подчиненные Лебедева также пытались «перебросить» труп Фомина и прочих казненных другому ведомству, чтобы сделать его косвенно виновным в произошедшем.

Как уже говорилось, Фомин и другие казненные добровольно вернулись в тюрьму, что зафиксировал Хлыбов[769], и не подпадали под «расстрельный» приказ Бржезовского, но Лебедеву это видимо было всё равно. И возможно, из-за отсутствия юридической базы для осуществления расправы по закону от них избавились «под шумок» восстания, имитировав «самосуд».

О «следе Лебедева» свидетельствует и донесение акмолинского областного комиссара Резанова главе МВД. По его словам, начальника тюрьмы Хлыбова «в три часа утра 23 декабря вызвал по телефону дежурный офицер начальника гарнизона, потребовавший подготовить списки арестованных, подлежащих суждению в военно-полевом суде. На его отказ тот заявил, что конвой за ними вот-вот прибудет. Вскоре явился адъютант коменданта и передал распоряжение председателя прифронтового военно-полевого суда № 1[770].

А «В 12 часов дня 23 декабря из военного контроля при Ставке приехал офицер /фамилии начальник тюрьмы не помнит/ и, предъявив удостоверение личности, спросил, кто из арестованных передан военным властям. Узнав фамилии выданных, офицер сказал, что действия Барташевского и Рубцова (начальники расстрельных команд – ред.) он считает правильными… (что косвенно подтверждает версию, что они действовали на основании распоряжений как минимум Лебедева – ред.)

На мой вопрос начальнику тюрьмы, почему выдача арестованных производилась без ордеров и письменных распоряжений, он пояснил, что военные власти создали обстановку, при которой возражать не приходилось, каждое заявление вызывало их раздражение, и не исключалась возможность для него быть арестованным, и отправленным с конвоируемыми отрядом Красильникова партиями…[771]»

И Рязанов признал: «Признавая действия Хлыбова неправильными, нахожу, что он, ввиду угрожающего поведения конвоя, был лишен возможности без риска для своей жизни не исполнить их категоричного требования»[772].

Не случайно, что «22 декабря Совет Министров «потребовал удалить Ставку в район военных действий, чтобы она не впутывалась в дела Управления» (гражданского – ред.)[773].

Что ясно свидетельствует: основным виновником произошедшего колчаковское правительство видело Лебедева и его генералов. И это неслучайно – в момент восстания Ставка фактически заменила высшую гражданскую власть.

Причем с отъездом в конце декабря 1918 г. Иванова-Ринова на Дальний Восток устранение этого влиятельного «противовеса» Лебедеву усилило влияние последнего в управлении.

Не случайно, что премьер Вологодский указал: «27 декабря вышло «официальное сообщение» генерал-майора Лебедева (столь быстрое его производство наглядно демонстрирует оценку его действий Колчаком – ред.) о событиях на