Дыхание Донбасса - Владимир Дмитриевич Пронский

Роман Осипович, оставшись у Маргариты в этот вечер, стал постоянно навещать её. И сразу многое изменилось в жизни. Даже Виолка изменилась. Она стала реже звонить отцу и подолгу говорить с ним.

Как-то он попросил ещё поболтать, но она торопливо, с деловой интонацией в голосе доложила:

– Пойду помогу бабушке ужин готовить! А то она жениха ждёт!

Семён так и обомлел: «Какого такого жениха?! Что за бред?!» – хотел уточнить, но дочка отключила телефон.

43

На второй неделе пребывания в госпитале Семён всё более удивлялся переменам в окружающих, казалось бы, хорошо знакомых людях. Наверное, перемены были и в нём самом, но свои трудно заметить, а вот чужие так и выпирали. И почему-то это более касалось женщин. Что Маргариту взять, что Людмилу, что теперь Ольгу. С ними произошло что-то на первый взгляд столь необъяснимое, что Прибылой терялся в догадках, не зная, как воспринимать и как относиться к их житейским выкрутасам. По-иному он это назвать не мог. Хотя поведение Маргариты и Людмилы казались в какой-то степени предсказуемыми, ничего в них нового не просматривалось, а вот Ольга удивляла всё больше. Её поведение и отношение к нему наводило на мысль о том, что отношения не терпят пустоты. На его примере это очень хорошо прослеживалось. Когда пропала Ксения, появилась Людмила. Когда «испарилась» Людмила, вдруг заявила о себе Ольга. И пусть она открыто не говорила о своих чувствах, но Семён хорошо понимал, что кроется за её вниманием. Что-то с ней произошло такое, о чём он вполне догадывался, а главное, замечал, что её внимание и откровенность в чувствах находят и его понимание.

Это стало ещё более заметно, когда Ольга переняла эстафету у Виолы и теперь звонила почти каждый день, и как-то Семён искренне спросил по этому поводу:

– Ты что, так разбогатела, что зарплата архивариуса позволяет подобные телефонные траты?

– Ничего страшного. Я перешла на безлимитный тариф, теперь могу говорить сколько угодно.

– Так мы договоримся до чего-нибудь такого, что потом мало не покажется.

– Разве это плохо?

– Что с тобой произошло, Оль?

– Если честно, не знаю… Ты мне всегда нравился, но, сам понимаешь, я не могла даже и капелькой внимания тебя смутить. Да и ты тоже вёл себя достойно. Был жив Андрей, у тебя была жена, мне в ту пору даже в голову не приходило ничего подобного, а теперь, когда мы свободны, моя совесть чиста, тем более, если я несколько лет не позволяла себе ничего лишнего, а теперь со мной что-то произошло. Я понимаю, конечно, что именно, и ты это понимаешь, и как нам тогда быть в этой ситуации? Не замечать друг друга? Ведь я же чувствую, что ты неравнодушен ко мне, а я к тебе, и что, так и будем мучить друг друга? Да, тебе тяжелее в этой ситуации, быть может, трудно переступить память о брате, но ведь я не настаиваю ни на чём. Подумай, нужна ли я тебе. Если нет, то я не буду мешать.

– Погоди, Оля… Тебя можно понять, но и ты меня пойми. К тому же с моим ранением до конца неясно, смогу ли я без хромоты ходить, если смогу, то как. Ведь одно дело бегать-прыгать, а другое передвигаться ощупочкой. Ведь качество жизни важно для любого человека.

– Мне трудно что-то загодя говорить, но, поверь, если я уж что-то делаю, то делаю серьёзно, и твоё нытьё мне слушать совершенно не хочется. Мне от твоих слов даже обидно, будто я навязываюсь, на шее висну!

– Да не о том я… О своих родителях думаю: как они это всё воспримут? Отец, знаю, спокойно отнесётся к нашему порыву, но мать стопроцентно будет против.

– А мы не будем самовольничать, соберём твоих и моих родителей и попросим у них благословения. Думаю, после такого уважения к ним, кто откажется?

– Ну, у нас и разговор… Мы будто на весах отмериваем все «за» и «против», а нужно поступить так, как нам хочется. Не заискивать и не выпрашивать милость, от кого бы она ни исходила.

– Вот это слова мужчины! – Он услышал, как Оля завсхлипывала, и, дождавшись, когда она немного успокоится, постарался утешить:

– А насчёт ноги не переживай, если я особо не переживаю. Скажу тебе, чтобы знала то, чего не говорю пока родителям, и ты им не рассказывай. На мину противопехотную я налетел, но повезло – краем зацепил. Мизинец и четвёртый палец оторвало, третий в госпитале ампутировали, и осталось у меня на левой ноге два пальца: второй и большой, как у парнокопытного, но заживление идёт штатно, осложнений нет, даже помаленьку приучаю раненую ногу к ходьбе, с костылями, конечно.

– Молодец, я рада за тебя! Если есть настроение шутить, то всё образуется и с ногой, и у нас с тобой.

– На этой правильной ноте завершим наш разговор. Не переживай, Оля, всё хорошо будет. Верь в это!

– Верю! И целую тебя.

– Взаимно!

После паузы связь отключилась, и он представил, в каких чувствах теперь она находится, какие эмоции испытывает. Семён вздохнул, умостился на подушке и закрыл глаза, вспоминая разговор. Через какое-то время его отвлёк Николай с соседней койки.

– Извини, Семён, но я кое-что слышал… Везёт тебе – с девушкой душевно разговариваешь.

– Ты тоже не отстаёшь!

– Чепуха всё это… моя не дождалась. Узнала, что у меня стопы нет – и более стал не нужен, а ведь собирались перед Новым годом пожениться.

– Другую найдёшь: умную и любящую!

– Кому я такой нужен.

– Чудак ты человек. Никогда не знаешь, где найдёшь, где потеряешь. Пройдёт какое-то время, и обязательно на свадьбу пригласишь. Люди и не с такими ранениями качественно живут. Сделают тебе протез и будешь щеголять по новой набережной в своём городе энергетиков, и будет тебе почёт и уважение, и детишек будет куча, и сам ты никогда не остановишься на достигнутом.

– Эх, – вздохнул Николай и, ничего более не сказав, отвернулся к стене.

«Весёлые, конечно, времена всех нас ждут, – осмотрел Семён однопалатников, – и у каждого своё на уме. В разговоре все, кроме, Николая, кипишатся, стараются носа не вешать, но нет-нет да проскальзывает в их глазах печаль и тревога, и сами они похожи теперь на молодых старичков: рассудительных, малоразговорчивых, а если кто и пошутит, то напряжённо и фальшиво, будто по чьему-то наущению. Да и мне особенно радоваться нечему, – добрался Семён и до самого себя, – вся и радость, что живым остался,