Вещи мертвого человека - Дмитрий Валерьянович Лекух

– Это не зима.

Голос Деда звучит у меня за правым плечом так близко, что я невольно вздрагиваю и всем корпусом разворачиваюсь.

Точно.

Здесь.

Как подкрался-то?

Но, что характерно – полные стаканы в руках. И вот это-то как раз хорошо.

– И что же это тогда? – принимаю лафитник с благодарностью, кивая на начинающую покрывать длинные подмосковные пространства легкую, стремительную белизну. – Вон как сыпет. Крупными хлопьями – так что вроде вполне…

Дед качает головой.

– Это все растает, Глеб. Рано еще для зимы. Еще дожди до конца не пролились, рано земле под саван. Да и вообще херово в наших краях в последнее время с зимами, сам понимаешь. С осенью вот все, увы, даже чересчур хорошо…

Я зябко передергиваю плечами. Протягиваю стаканчик, чтобы чокнуться.

– А вот это, – говорю, – факт. К сожалению. Ну да и ладно, и хрен с ним. Значит, еще маленечко поживем…

Глава 60. Бог и моя душа

Поднимаю свой лафитник, короче.

Почти салютую им, можно даже сказать.

Опрокидываю.

– Аве, Цезарь, – выдыхаю. – Вопросов почти не имею, кроме простейших. Ты был не самым хреновым лидером, хоть и не «звездой профессии», что называется. Но контент, который мы делали под твоим руководством, однозначно был одним из самых крутых в стране. Но даже не в этом дело: тебя же самого это все прикалывало! Тебя перло! И вот так вот все это бросить? Включая собственную творческую реализацию и то, что в наших кругах штампуется как «уникальный творческий коллектив»? И ради чего?! Ради того, чтобы тупо сидеть на даче, пить самогонку, писать сомнительного, извини, качества детективы и «ждать зимы», которая все никак не придет?

Дед некоторое время молчит.

Снова разливает. Совсем на дно, по чуть-чуть.

– Мальчик, – вздыхает наконец, – это не олимпийские игры. Знаешь, есть такой известный исторический анекдот про великолепного русского писателя Бунина, аристократа и эдакой квинтэссенции антидекаданса. М-да…

Я морщусь.

– Я знаю, кто такой Бунин, – отчего-то решительно злюсь и одним глотком допиваю стаканчик. – Мы с тобой, между прочим, из одной и той же среды и получали примерно одинаковое образование, не забывай.

Кирилл следует моему примеру.

Потом резко выдыхает, дробно кашляет: видимо, немного не туда зашло, лицо ощутимо краснеет.

Я с силой бью старшего товарища по спине, он благодарно откашливается.

Сплевывает.

Я киваю.

– Дальше-то что?

Дед тянется за заготовленной заранее самодельной папиросой, начинает зачем-то ее разминать сильными, нервными пальцами.

– Дальше? Дальше все просто. Он был во врангелевском Крыму. Бунин в смысле. Его симпатии белому движению, абсолютное личное бесстрашие и совершенно искренняя ненависть к «большевичкам» ни для кого не составляли тайну. И вот к нему в какой-то неподходящий момент обратились из штаба Врангеля, с просьбой то ли помочь написать, то ли просто подписать какую-то агитационную прокламацию. И он их выставил, тупо выставил за дверь, прикинь?! И не со зла: просто был такой, не самый подходящий, момент. «Это же для России!» – сказали ему тогда «гости»: а отказывать им было еще и опасно. Гражданская война, сам все прекрасно понимаешь. Могли и просто шлепнуть, чисто под настроение. И вот на это он как раз особенно возмутился: «При чем здесь ваша Россия, – кричал этот совершенно искренний патриот, – когда вопрос, которым я сейчас занят, куда важнее любой России?! Это – Бог и моя душа». И это никакая не метафизика, Глеб. Душа, если ты веришь в Бога и в ее бессмертие – она реально важнее. Понял?

Я медленно шевелю губами.

– Может, и понял, – качаю головой наконец, – но пока что все равно не осмыслил. Не по возрасту и не по времени, видимо. Хотя какая-то сермяжная правда в этом действительно есть…

Бог – и моя душа.

Н-да.

Надо же.

А я почему-то снова о деньгах подумал…

Наверное, в какой-то момент времени реально догоняешь, что, может, это действительно важно. Но для меня, видимо – для меня этот момент пока еще не настал…

– Так когда Женя-то приедет? – интересуюсь, чтобы хоть как-то увести разговор в сторону от этой скользкой поповской тематики и хоть о чем-то спросить.

Они все почему-то слишком уж любят Достоевского.

Я почему-то нет.

Кирилл жмет плечами.

– Думаю, минут через сорок, – прикидывает. – Хотя нет. Наверняка еще заедет куда-нибудь, виски купить. Мне. И себе хересу или портвейнчика какого: любит сладенькое на десерт, старый хрыч. У него диабета нет, ему можно. А что?

Я замечаю на столе собственную пачку сигарет.

Надо же. И там еще даже несколько штук есть…

Прикуриваю.

Привычно разгоняю предательски лезущий в глаза дым ладонью.

Морщусь.

– Да сигареты, – вздыхаю, – заканчиваются.

Кирилл смотрит на меня как на сумасшедшего.

– Ты полагаешь, в этом доме могут закончиться сигареты? – хмыкает. – Тебе какие? Только не проси «Нашу марку», я не Воланд, и этих ростовских папирос в этом доме, к сожалению, нет. Выкладывай, что юлишь…

Ну да.

– Я так понимаю, – решаюсь, – я здесь сегодня ночую?

Дед фыркает.

– Это уж как решишь, – ухмыляется. – Но что-то думаю, сегодняшний ночной разговор тебе будет куда полезнее, чем нам с Женькой. Мы-то друг про друга все давно знаем, хоть, извини, и вправду далеко не друзья. А вот то, что ты тоже начал что-то понимать, так это вообще, в принципе, хорошо…

Я киваю, соглашаясь.

– Тестю просто, – говорю, – надо тогда позвонить. Обязательно. Попросить, чтобы с собакеном погулял. А это, извини, Дед, весьма интимный процесс. У тебя там летняя веранда от ветра закрыта?

Он выгибает бровь.

Потом кивает на красиво выпиленную и художественно обожженную доску над очагом, на которой висят на гвоздиках разнообразные ключи.

– От летней веранды – второй слева, – кивает. – В верхнем ряду, не перепутаешь. Она застеклена и закрыта. Там просто обогрева нет, а так ничем, как ты помнишь, от этой не отличается. Где входная дверь, тоже помнишь, вход через террасу на улице. Так что иди. Занимайся своим «интимным процессом». Идиот…

Глава 61. А ты даже и не боевой офицер

Самое главное, там, на «летней веранде» Дедова дома, и вправду было сухо и почти тепло. Присесть, правда, особо некуда: но и тут рубленые лавки вдоль стены хоть и выглядели холодными, но были вполне уместны.

На одну из них я все-таки и присел.

Посмотрел в окно, за которым дождь окончательно переходил в долгожданный снег.

Набрал тестя.

– Здравствуй, – хмыкаю в трубку, – Геннадий Петрович…

– Почему я не удивлен? – откликается тесть.

Вздыхаю.

– Ну. Да…

– С Гретой погулять