Имя раздора. Политическое использование понятия «гражданская война» (1917–1918) - Борис Иванович Колоницкий

классовых интересов, война, которую решил практическими действиями начать определенный класс помещиков и капиталистов против беднейших слоев демократии, пользуясь расстройством социальных рядов, которое получилось благодаря неустойчивой и ложной политике соглашательства мелкобуржуазных партий социал-революционеров и с ними идущих меньшевиков, которые, имея большинство в центральных органах демократии, дали полную диктаторскую власть временному правительству и поддерживали его политику против революционных солдат и рабочих, их организаций и печати, и явного попустительства контрреволюционной работе буржуазии[1091].

В данном случае конфликт описывался как острейшее классовое противостояние. Авторы резолюции утверждали, что «эта классовая война не может считаться ликвидированной и после того, как первые удары буржуазии будут отражены…», и «самым категорическим образом» протестовали «против всякого соглашения с реакционными партиями к.-д. и ей подобными и цензовыми элементами вообще», выступали за то, что Советы должны взять власть в свои руки.

Важно, что в некоторых случаях «язык класса» применяли не только левые радикалы, использовавшие антибуржуазную риторику для обвинений умеренных социалистов в ослаблении «демократии». Видный представитель правого, оборонческого крыла меньшевизма А. Н. Потресов, убежденный сторонник коалиции с «буржуазией» и давний противник большевизма, писал о начале гражданской войны одного класса против другого:

Худо то, что Корнилов есть символ, что Корнилов есть вывеска, фирма, на которой стоит организованная цензовая Россия, и что стало быть — перед нами не военное пронунциаменто, подобное тем, которыми кишат южно-американские республики. Перед нами явление большого социального калибра, перед нами восстание одного класса России против другого. Открытое прямое начало гражданской войны[1092].

Эта статья была замечена авторами иных социалистических газет[1093].

Показательно, что в некоторых случаях «язык класса», язык классового конфликта, классового противостояния использовали и консерваторы, что свидетельствует о культурной гегемонии социалистов, навязывавших своим противникам язык описания социальной и политической реальности. Так, корреспондент «Московских ведомостей» писал в начале сентября:

Тон прозвучавшего призыва к объединению и ликвидации партийной борьбы оказался настолько слабым, что не может рассеять сомнения скептиков в близости гражданского мира. Враждующие классы все еще стоят друг против друга в прежних позах, готовые к очередной схватке[1094].

В обиход вошло и словосочетание тайные корниловцы: их упоминали не только радикальные социалисты, но и представители наиболее умеренных, правых социалистов, стремившихся к коалиции с «буржуазией». Статья, напечатанная 31 августа в «Воле народа», была адресована «тайным корниловцам»:

Теперь, когда корниловский мятеж на пути к окончательной и притом бескровной ликвидации, когда явные корниловцы один за другим подвергаются аресту и преданию суду — к вам, фланирующие по Невскому, сидящие в канцеляриях, штабах, управлениях, банках, конторах и барских особняках, к вам, тайные друзья, пассивные воздыхатели корниловцев и им подобных, пора обратиться со словом разумного увещания[1095].

Словосочетание тайные корниловцы получило, судя по всему, некоторое распространение: об этом говорит то, что его использовали местные активисты. Так, составители резолюции Кривичского районного Совета призывали к прекращению «опытов коалиции с представителями революции [с] тайным<и> и явными корниловцами, саботирующими все народные начинания»[1096].

Первоначально лидеры меньшевиков и эсеров высказывались против новой коалиции с «буржуазией», прежде всего против вхождения в правительство конституционных демократов, которые ранее нередко именовались ими корниловцами. Затем под давлением обстоятельств они изменили свое мнение, и Керенскому с трудом удалось воссоздать Временное правительство на коалиционной основе, но опыт «корниловских дней» влиял и на состав нового кабинета, и на отношение к нему участников этого соглашения: ни один видный представитель какой-либо политической партии не вошел в правительство — единственным исключением был сам Керенский, популярность которого стремительно падала. Политическая поддержка последнего Временного правительства теми самыми партиями, которые его образовали, была по сути условной[1097].

Довольно рано появились словосочетания корниловский мятеж, корниловский заговор, корниловская авантюра. Получил распространение и новый термин для характеристики кризиса — корниловщина, он первоначально имел исключительно уничижительное значение. В главной газете партии социалистов-революционеров «Дело народа» это слово упоминается уже 28 августа.

Порой корниловщина рассматривалась как явление, продолжавшее существовать и после ареста генерала. Известный правый социал-демократ К. И. Фельдман, ветеран восстания на броненосце «Потемкин», требовал создания новой коалиции всех «живых сил», защищал новое соглашение с «буржуазией»: «…одно дело победить ген<ерала> Корнилова, а другое — разбить Корниловщину». Автор статьи полагал: «Победить корниловщину может одна только твердая власть, в которой будут широко представлены все классы русской общественности. Изжить корниловщину может одна только национальная политика, вдохновляемая пламенным порывом спасти революцию и защитить страну»[1098]. Для автора «корниловщина» — общественно-политическое явление, породившее дело Корнилова, но не исчезнувшее с его ликвидацией.

Ликвидации «корниловщины» — но не путем воссоздания коалиции (что предлагал Фельдман и другие авторы «Единства», «Дня» и «Воли народа»), а с помощью решительного ее подавления — требовали и другие социалисты. «Корниловщина должна быть вырвана с корнем», — заявлял 4 сентября Исполнительный комитет Западного фронта[1099]. О том же писал и автор газеты московских правых эсеров в разгар кризиса:

…если будет арестован Корнилов, если будет подавлен этот мятеж против революции, корниловщина в целом еще не будет раздавлена. Ибо слишком много корниловцев останется на свободе и, затаив свою злобу и вражду к революции, они по-прежнему будут ткать свои сети, и дожидаться более удобного момента для нового покушения на революцию. И если только сплочением трудового народа удалось в данное время обособить мятежников, то, очевидно, и для дальнейшей борьбы с корниловщиной прежде всего необходима все та же сплоченность и единение в рядах демократии[1100].

Если одни социалисты предлагали бороться с «корниловщиной», усиливая борьбу с «буржуазией» и крепя единство «демократии», то есть всех социалистических сил, то некоторые правые социалисты выступали за создание новой коалиции, но показательно, что и те и другие рассматривали «корниловщину» как актуальную опасность.

Серьезность обвинений в адрес Корнилова и «корниловцев» в глазах части революционеров оправдывала применение по отношению к ним насилия. Неудивительно, что в конце августа появились сообщения о том, что бывшие заключенные Шлиссельбургской тюрьмы создают особый «каторжный» батальон «Смерть корниловцам»[1101]. Такая атмосфера ненависти к «корниловцам» порой провоцировала политическое насилие: в дни кризиса в Гельсингфорсе, Або и Выборге были убиты офицеры, которых заподозрили в сочувствии Верховному главнокомандующему[1102]. Автор газеты левых социал-демократов не находил оправданий этим убийствам, но объяснял действия убийц: «Когда убивали невинных или заподозренных офицеров, темную массу нельзя было остановить, потому что слово „Корнилов“ давало кажущееся оправдание любым подозрениям и любым методам борьбы»[1103].

Хотя чаще всего корниловщиной именовали события конца августа — начала сентября, но и впоследствии это слово использовалось для описания продолжающихся негативных процессов, в том числе и для характеристики следствия по «делу Корнилова». Корреспондент газеты интернационалистов, работавший в Могилеве, в Ставке Верховного главнокомандующего,