Имя раздора. Политическое использование понятия «гражданская война» (1917–1918) - Борис Иванович Колоницкий

в начале сентября вызвали возмущение В. М. Чернова, который критиковал Керенского и требовал дальнейшего расследования[1116]. Руководство социалистов-революционеров пыталось замять скандал и приостановило в своем центральном печатном органе публикацию новых статей на эту больную для партии тему, но полностью замолчать ее было невозможно.

Разоблачения по «делу Корнилова» усиливали раскол в рядах умеренных социалистов, а также помогали большевикам и затрудняли положение Временного правительства. Философ Ф. А. Степун, исполнявший в дни кризиса должность начальника политического управления Военного министерства, впоследствии отмечал: «Победа над Корниловым оказалась для Керенского, как и надо было ожидать, пирровой победой. Разбив, правда не без непрошенной помощи большевиков, Корнилова, Керенский вышел из борьбы „корниловцем“»[1117].

В то же время В. И. Ленин и его однопартийцы, используя эту ситуацию, стали все более расширительно употреблять слова корниловцы и корниловщина, применяя его и к тем силам, которые никак нельзя было заподозрить в симпатиях к бывшему Верховному главнокомандующему. Любая политическая атака на большевиков рассматривалась ими как происки «корниловцев», чуть ли не каждый политический оппонент описывался как «корниловец» или пособник «корниловщины». Эта тема стала важнейшим инструментом радикальной политической мобилизации. Большевики именовали Керенского «корниловцем»: Ленин в сентябре 1917 года назвал его «корниловцем», рассорившимся с Корниловым случайно и продолжающим быть «в интимнейшем союзе с другими корниловцами»[1118].

Эти обвинения находили отзвук и в публикациях иных изданий, в том числе и тех, кто поддерживал «корниловцев»: они тоже — хотя и по совершенно другим причинам — характеризовали главу Временного правительства как изменника, предавшего генерала. Вместе с тем большевики приписывали Временному правительству и его главе планы по подготовке новой «корниловщины». Обличения «керенщины» левыми и правыми противниками главы Временного правительства придавало новые смыслы словам корниловцы и корниловщина. Керенщина описывалась как союзник корниловщины: «Это кольцо (Северный район) не только защищает Петроград от корниловщины и керенщины, но если понадобится, может выделить из себя подмогу Петрограду, имея в своих руках боевые и транспортные средства», — писала уже в конце сентября большевистская газета, выходившая в Ревеле[1119].

Керенскому пропаганда левых социалистов ставила в вину развязывание гражданской войны в союзе с «корниловцами». Так, общее собрание гвардии 2-го стрелкового Царскосельского резервного полка приняло резолюцию, которая гласила: «…правительство бонапартиста Керенского с компанией явных и тайных корниловцев, в лице Кишкиных и Бурышкиных, есть правительство гражданской войны, не могущее осуществить народные требования»[1120].

В подготовке «новой корниловщины» и приближении гражданской войны обвиняла правительство и резолюция, принятая 14 октября рабочими нескольких предприятий Самары; это был важный аргумент для поддержки тактики партии большевиков:

Рассматривая сдачу о. Эзеля и план сдачи Петрограда как подготовку к новому корниловскому выступлению против революции со стороны международной буржуазии, помещиков и царских генералов, признавая, что мы переживаем момент начала открытия гражданской войны с буржуазией, мы заявляем, что самым решительным образом и средствами будем поддерживать революционный Петроград в его борьбе за захват власти в руки Советов[1121].

Большевики также винили «личный режим» Керенского в том, что он фактически спровоцировал «корниловщину» своим бездействием в предшествующие месяцы. Так, в декларации большевистской фракции от 18 сентября, оглашенной на Демократическом совещании, говорилось:

Через шесть с лишним месяцев после низвержения царизма, после ряда попыток построить революционную власть на основе коалиции представителей демократии с представителями цензовой буржуазии, после жалких деяний личного режима, приведшего непосредственного к корниловщине, перед движущими силами революции снова поставлен ребром вопрос о власти[1122].

В то же время эта резолюция обвиняла Временное правительство и в том, что оно готово было капитулировать перед Корниловым:

…Временное правительство навсегда опорочило себя перед судом народа и истории, в одной своей части — прямым пособничеством корниловщине, в другой — готовностью передать в руки Корнилова завоевания революции.

Наконец, Керенскому и его союзникам большевики приписывали подготовку гражданской войны, что связывалось с их попытками вновь создать коалицию с «буржуазией»:

Только тот, кто хочет вызвать гражданскую войну во что бы то ни стало, чтобы затем обрушить ответственность за нее на рабочие массы и на нашу партию, может после всего проделанного опыта предлагать демократии заключение нового союза с контрреволюционной буржуазией[1123].

Готовясь к силовому противостоянию с правительством, Ленин, многие его однопартийцы и политические союзники обвиняли своих противников в провоцировании гражданской войны, используя риторику, созданную и испробованную во время «корниловщины», которая нередко переживалась и описывалась как уже начавшаяся гражданская война.

Осенью 1917 года наблюдатели отмечали, что отношение к Корнилову раскалывало страну; этот раскол был чреват серьезными последствиями. 8 сентября правительственный комиссар Особой армии Анардович в докладе о состоянии войсковых соединений армии, характеризуя возможный исход ожидавшегося суда над бывшим Верховным главнокомандующим, немалое внимание уделил последствиям «дела Корнилова»: «Настроение частей таково, что иное наказание мятежникам, чем смертная казнь может вызвать массовый вооруженный протест…» Анализ ситуации Анардович заканчивал так: «…если Корнилов действительно, как он уверял, любит родину, то он сам должен требовать себе смертной казни, ибо смерть его принесет больше пользы для спасения родины, чем жизнь». Такие настроения были присущи не одной только Особой армии[1124].

Слова правительственных комиссаров передают драматизм ситуации, которая в последующие дни только обострилась: часть жителей страны, включая многих солдат действующей армии, требовала немедленной казни бывшего Верховного главнокомандующего и его соратников, в то время как другие жители России открыто прославляли Корнилова, считали его своим вождем. Это важнейший, но не единственный индикатор углубляющейся поляризации общества, которая вновь и вновь заставляла современников думать о перспективах гражданской войны.

Можно предположить, что и добровольное согласие Корнилова на смерть, к которому фактически призывал комиссар Анардович, вряд ли бы способствовало умиротворению страны и предотвращению гражданской войны. К этому времени Корнилов стал уже важным символом определенного политического течения, а слова корниловцы и корниловщина закрепились в политическом языке. В связи с этим наметилось несколько глубоких, даже непреодолимых линий раскола. Многие социалисты разного толка видели спасение страны в решительном подавлении «корниловцев», а в ряде случаев — в физической ликвидации ее лидеров. Не все противники «корниловцев» были настроены столь радикально, однако и многие явные противники большевиков в это время никак не могли представить себя хотя бы временными союзниками «корниловцев». При этом слово корниловцы могло описывать и тех, кто вовсе не участвовал в мятеже.

С другой стороны, продолжали раздаваться призывы к созданию единого фронта борьбы против «большевиков» и «большевизма», однако такое объединение было невозможно и в силу различного отношения к «корниловщине», и по причине крайне расширительного толкования понятия большевизм: большевиками нередко именовали не только сторонников В. И. Ленина, но и многих умеренных социалистов, которые и в прошлом, и в будущем