Колчаковский террор. Большая охота на депутатов - Сергей Станиславович Балмасов

Колосов пришел к выводу, «что Колчак покрывал «самосудчиков»[1062] при расследовании, считая: «возможно, это происходило не по его (Верховного Правителя) распоряжению, но, чтобы он не знал и не узнал, кто это сделал и по чьему распоряжению, – сомнительно».

В этой связи Колосов сослался на данные его допросов в Иркутске, где Колчаку назвали исполнителей расстрелов, «действовавших его, Колчака, именем». Он это знал и позднее против этого не протестовал, – о таких его протестах нигде не говорилось.

Это не случайность. Кровь, пролитая в ту ночь, являлась помазанием адмирала при венчании на пост Верховного Правителя, сделалась залогом, примирявшим его с цензовиками (крупной буржуазией – ред.)»[1063].

Попытка эсеровско-большевистского расследования

Свою попытку расследования предприняла эсеровско-большевистская ЧСК в Иркутске, созданная в январе 1920 г. после свержения Колчака под председательством К.А. Попова (его выдачи на «суд» добивались Барташевский и Ко).

Ее работе способствовал захват там же документов колчаковского правительства и с ними важнейших фигурантов событий. Также К. Попов использовал данные расследования бывшего начальника охраны КОМУЧ А.Н. Сперанского, осуществленного в начале 1919 г. Благодаря этому «красная» ЧСК составила на основе их анализа и данных показаний свое обвинительное заключение.

Работа Сперанского заслуживает отдельного упоминания. Ее он провел, вновь оказавшись в омской тюрьме, будучи арестован 28 января 1919 г. на Атаманском хуторе на квартире эсера помощника присяжного поверенного К. В. Першачева.

Интересно, что контрразведчики Ставки вновь зафиксировали его «как члена Учредительного Собрания». Одной из причин его ареста послужило обнаружение у него написанного им письма управляющему фабрики «Энергия» И. Н. Гунягову «с просьбой наблюдать за могилами Девятова и других членов Учредительного Собрания»[1064].

Сперанского заподозрили в том, что он – разъездной агитатор эсеров, которому поручили «выехать 31 января в Иркутск для организации вооруженного восстания»[1065].

Сам он объяснил свое задержание тем, что после освобождения «учредиловцев» «Большинство спешно уехали из города, а я остался в Омске разыскивать тела И.И. Девятова и Г.Н. Сарова, и найти нити к раскрытию преступления 22 декабря и успел собрать кое-какие сведения.

В качестве идейных руководителей самосуда в обществе называли министра финансов И.А. Михайлова (открыто сожалевшего по поводу случившегося, тогда как на допросе ЧСК Политцентра бывший колчаковский министр труда Л.И. Шумиловский указал: «…Михайлова левые, в том числе эсеры, называли если не главным, то одним из основных заказчиков расправы[1066]», также генерала Иванова-Ринова, начальника гарнизона Бржезовского и коменданта Ставки полковника Деммерта.

Относительно убийства говорилось, что его совершили офицеры-анненковцы, под давлением возмущенных иностранцев Колчак хотел их арестовать, но они бежали…

С моим арестом моя деятельность прекратилась. Однако случайное обстоятельство помогло раскрыть картину. За переполнением гауптвахт много офицеров, включая Барташевского. По его версии он обвинялся в спекуляции табаком (за эту попытку мошенничества он не понес ответственности. Видимо «сверху» «замяли» это дело – ред.)

Однако друзьям по камере Барташевский говорил, что он – убийца членов Учредительного Собрания (подобное хвастовство свидетельствует, что попытка их уничтожения не была случайностью – ред.).

Тогда мы, политзаключенные, добыли в скором времени копии допроса Барташевского и унтер-офицера Падерина[1067]. (видимо, его также произвели за участие в декабрьских событиях – ред.). Обоих арестовали по обвинению в предумышленном убийстве. Первый сначала всё отрицал, но, уличенный во всем Падериным, сознался»[1068].

На основании полученных материалов, картина убийства такова: утром 22 декабря Барташевский сообщил в Красильниковском отряде: «вечером будут нужны надежные люди». Охотниками вызываются Шемякин, Левенжаль (Вилленталь – ред.), Виленкин (Галкин – ред.), Падерин и еще двое, фамилии не помню. (Сперанский называет семь фамилий, а не шесть, как фиксировало колчаковское следствие – ред.).

Вечером они отдают себя в распоряжение военно-полевого суда Иванова… Барташевский и комендантский адъютант отправляются в тюрьму,. где выбирают жертв по соглашению с исполняющим обязанности начальника тюрьмы Хлыбовым…

Арестованных повели по улице… Им запретили разговаривать. Конвой периодически стрелял для устрашения над их головами. По показаниям Падерина в пути убили двоих арестованных (как и Руденко, не пытавшихся бежать. Однако ЧСК Висковатова не расследовала это – ред.)

Тела Г.Н. Сарова и М. Локтова не нашли, и предположительно убили именно их (тюремные показаний Барташевского и Падерина в делах ЧСК не имеется – ред.). Первый мог обратить на себя внимание своими длинными волосами, второй – своим резко-еврейским типом.

У Гарнизонного собрания начальник унтер-офицерской школы капитан Рубцов спросил Барташевского, «вычищена ли тюрьма». Тот отвечал, что очень многих там нет.

Тогда Рубцов отправился туда за министром КОМУЧ И.И. Девятовым и И.И. Кириенко, с которым монархическое офицерство имело счеты еще на Юго-Западном фронте.

Барташевский вывел из Гарнизонного собрания Маевского, Жарова, Бачурина, Макова (не указан Фатеев – ред.), и, присоединив их к тюремной партии, повел всех беглым маршем, подгоняя прикладами и непечатной руганью. По словам Падерина, арестованные чувствовали, что их ведут расстреливать, особенно когда партия направилась за Иртыш.

Как только перешли на берег, то тут же дали залп. «Я не помню, сколько раз стрелял, – добавлял Падерин. – Все арестованные упали. Адъютант и Барташевский проверяли трупы, стреляя в них из револьвера». (Несмотря на это, ЧСК Висковатова обвинила в убийстве Фомина, труп которого имел следы револьверных ранений, Черченко – ред.)

Чем объясняется присутствие на трупах штыковых и сабельных ран, Падерин объяснить не смог, отрицал, что трупы были ограблены убийцами. (Если бы они с них не сняли верхнюю одежду, то она бы осталась на убитых и, будучи испорченной, она бы не понадобилась другим грабителям – ред.)

Далее под влиянием возмущения общественного и иностранного мнения началось дознание. Барташевский, по показанию Падерина, сообщил: «ребята, надо удирать, а не то плохо будет».

Падерин обратился к Гештовту, выдавшего красильниковцам удостоверения для проезда в Семипалатинск. Но убийцы там скоро «соскучились» и вернулись в Омск…

В подтверждение моего показания кроме документов – показания моего сокамерника омской тюрьмы коменданта почт и телеграфов (КОМУЧ – ред.) Сергея Ивановича Алиева (в делах ЧСК отсутствуют – ред.)…

Много ценных подробностей должны дать бывший директор департамента милиции и в декабре 1918 г. прокурор Омского окружного суда Казаков и бывший управляющий делами Верховного Правителя генерал Мартьянов (оба захвачены в Иркутске силами Политцентра – ред.), много сделавшие в укрывательстве виновников убийства»[1069].

Однако на допросе у К.А. Попова 27 марта 1920 г. Мартьянов (знавший детали произошедшего), ничего существенного не показал. Видимо, рассчитывал ввести следствие в заблуждение и не дать на себя компромата.

Ирония же судьбы для Колчака состояла в том, что его допрашивала уже не