Колчаковский террор. Большая охота на депутатов - Сергей Станиславович Балмасов

оплотах эсеров – Алтайской, Енисейской, Иркутской, Томской губерниях, Амурской области, и т. д. И это неслучайно: на востоке России их поддерживали больше, чем в общем по стране, о чем свидетельствуют итоги выборов в Учредительное Собрание.

По словам Колосова, представителя Енисейской губернии в Учредительном Собрании, «гибель Фомина произвела в Сибири потрясающее впечатление»[1086].

Причем именно Енисейская губерния, от которой избирался Н.В. Фомин, очень скоро стала одной из самых проблемных для Колчака из-за распространения там партизан. Что не случайно: вспомним, как он свергал Советскую власть в Сибири. И убийство Фомина по сути означало расправу и с его избирателями.

Также убийство его, видного кооператора, ввергло Колчака в войну со средним бизнесом, во многом определявшим настроения зажиточных сибиряков. В результате колчаковцы уподобились выпоровшей себя унтер-офицерской вдове, срубив финансово-экономический сук, на котором они сидели.

Что сыграло важную роль в крахе Колчака. С этого момента кооператоры стали переходить в оппозицию, чему способствовало, как мы видели по делу Фомина, оказываемое на них давление. Благодаря чему они на своей «шкуре» убедились, что произошедшее с ним не было случайным. В результате они стали финансировать антиколчаковских подпольщиков и партизан.

Кроме того, большинство социалистов, эсеров и меньшевиков объявили Колчаку войну. Причем многие отказались и от борьбы против красных. Колчака признали лишь немногие правые эсеры, не отражавшие мнения большинства сибиряков. Среди них 12 «учредиловцев», включая Павлова и Лотошникова, воспротивившихся пробольшевистскому развороту своих коллег во главе с Вольским.

Расправа вызвала большой резонанс и за границей. Используя случившееся, «учредиловцы» нанесли непоправимый урон зарубежному имиджу Колчака, агитируя против него перед иностранцами, и немало в этом преуспели. И расправы вернулись ему бумерангом сразу в нескольких «измерениях».

Гутман – Ган констатитрует: «этот материал печатали все противобольшевистские органы печати Соединённых Штатов и на Дальнем Востоке и т. д.»[1087]. Историк П.Н. Зырянов пишет: «Общественность была потрясена, иностранные дипломаты немедленно довели случившееся до сведения своих правительств[1088]» Колосов писал: расправа так всколыхнула общественные круги, что русский посол в Париже В.А. Маклаков вопрошал: «правда ли, что в Омске произошла варфоломеевская ночь»[1089] над «учредиловцами»?

В частности, он направил «Секретную доверительную телеграмму послу в Париже министру иностранных дел И. Сукину 18 января 1919 г. № 99 Левые партии в агитации против Колчака широко пользуются слухом о расстреле левых членов Учредительного Собрания. Между тем, об этом мы ничего не знаем. Благоволите сообщить, в чем правда и имена погибших»[1090].

На это последовал быстрый ответ через МИД… Гинса с изложением уже известной официальной версии. И утверждением: «часть офицерства и казачества реагируют на большевизм склонностью к самочинным расправам». Однако он признал: «По сравнению с большевистским террором правонарушения ничтожны, однако могут подрывать доверие власти».

Также Гинс извещал Париж: «Учреждена следственная комиссия, чтобы выяснить виновных, с коими будет поступлено по строгости закона. Произошедшее не отразилось на полном единении правительства с блоком общественности». (Хотя, как мы знаем, всё было ровно наоборот. Зачем тогда Гинс лгал, ставя Маклакова в еще более неудобное положение? – ред.)

Адмирал принимает меры укрепления законности в военных кругах. Совет Министров для той же цели усиливает гражданскую власть, увеличивает кадры милиции и восстанавливает органы сельского управления»[1091]. Однако в ответ на эти заверения Гинса Маклаков продолжал сообщать об усилении левой агитации из-за декабрьских расстрелов[1092].

И 23 января 1919 г. министр юстиции телеграфировал в Париж о «вредности» случившегося «для авторитета и устойчивости власти»[1093]. Что говорило и о степени единства самого правительства с учетом приведенного выше мнения Гинса.

При этом Старынкевич не исключал в переписке с МИД возможность осуществления мести военных членам Учредительного Собрания[1094].

Что же касается резонанса от случившегося, то избранные российским населением парламентарии с точки зрения иностранцев считались легитимными представителями власти в России. Соответственно, убийства выглядели попыткой избавиться от опасных конкурентов.

В результате произошедшее ухудшению отношения иностранцев к Колчаку. Тем более, что Фомин имел наработанные связи с чехословацким руководством в Сибири, и был другом будущего сибирского командарма Р. Гайды[1095]. Который вступил с Колчаком в конфликт и возглавил против него ноябрьский мятеж 1919 г. во Владивостоке, опираясь и на друзей Фомина. Разумеется, дружба с ним не была основным мотивом его действий, но, «подпитывала» их.

Также Фомина хорошо знали и другие иностранцы. Так, «17 июля Фомин посетил в Иркутске консулов (стран Антанты – ред.), передав им официальное приветствие Временного Сибирского правительства, заверяя, что оно «решило в единстве с союзниками продолжать борьбу до победного конца с общим врагом Германией»[1096].

Причем «кумулятивный» эффект от его убийства усилился после проведенного Колосовым расследования, частично напечатанного газетами. И он лично распространил их среди высокопоставленных иностранных представителей в Сибири. Так, Колосов с этой целью встречался «с американским консулом Гаррисом… беспомощными оказались русские граждане перед бесчинствовавшими русскими же властями. Когда кто-либо из нас чувствовал, что совершается злое дело и нужно предпринять срочные меры, дабы предотвратить его, то прежде всего являлась мысль броситься за помощью к иностранцам.

Обычно из этого ничего не получалось, кроме унижения, но беспомощность представлялась столь вопиющей, что за содействием к ним, особенно к чехам, обращались постоянно. К иностранцам ходили и протестовать против творимых на их же глазах и при их попустительстве безобразий. С этой целью попал и я (январь 1919 г.) к Гаррису, по убеждениям правому, крупному финансовому дельцу, имеющему в Омске торговую контору, связанному с местными торгово-промышленными кругами. Меня просила пойти к нему жена Девятова, желавшая апеллировать к американскому общественному мнению.

Этот визит казался задевающим чувство национального достоинства, но я не счел возможным отказать Девятовой, стремившейся огласить шире весть о трагедии.

Гаррис принял радушно.… я развернул перед ним картину массового избиения невинных людей и не жалел слов и красок, чтобы охарактеризовать поведение генералов, особенно Иванова-Ринова. Гаррис слушал меня сочувственно и сокрушенно качал головой… Он хотел сказать, что это ужасно, что перед убийствами содрогнется Америка, что он доведет до американского правительства и общественного мнения обо всем сейчас услышанном, и о роли командования, но он желает знать, произошло ли это по приказу Колчака»[1097].

Колосов «указал ему, что это не делалось личным распоряжением Колчака, хотя… центральным лицом являлись не «колчаковцы», а сам верховный правитель[1098]».

Данное посещение Колосов считал неудачным. Гаррис сочувствовал адмиралу, но своими обвинениями он, будучи избранным народом членом Учредительного Собрания, бросил на него тень, развенчивая имидж Колчака как «русского Вашингтона».

И Колосов внес свою лепту в изменение американской